Сама природа украсила голову лицом.
– Жаль – вот лик испортил!
(После драки – на вырванный клок бороды)
– У меня-то рожа стрёмная (срамная)…
– На губе – усы. С мошонки пересажены.
– Моя жизнь у меня на лице написана!
И все лицо – в каких-то шрамах, буграх. И острый нос заканчивался раздвоенным, на двух шарах, наконечником.
Надзиратель:
– Я тебя по лицу вижу – кто ты есть.
– А раздеть – еще больше увидишь.
Наколки:
На груди (на плече) стереотипная надпись – «Нет в жизни счастья».
На животе – «Еще не наелся».
На ногах – «Они устали».
И на члене – «Нахал».
Схема человека.
Но иногда – в дополнение к ней – на коленных чашечках татуируют цветы.
Хорошие прозвища:
Коля Птичка и Витя Мудрец.
Морозы, выяснилось, я переношу лучше, чем можно было ожидать. На воле, бывало, очень мучился в предвечерние холода, когда солнце неживое и на сердце смерть. Здесь не так. Соответствие помогает. Как-то весь напрягаешься с утра, чтобы пережить день.
Зрелище в самом деле величественное, и вокруг луны большая слепящая сфера. Звезды дробятся, как льдинки, и не уцепишься за них. Однако этот спектакль почему-то приободряет. Ах так? – так вот!
19 декабря 1966
Я часто берусь за письмо не потому, что имею намерение написать тебе что-то серьезное. А просто прикасаюсь к листку, который ты будешь держать… Все беды – от раздвоения: хотим – но не можем, можем – но не хотим. Качания между жизнью и смертью (агония), не доведенные до конца чувства и поступки. Страх, нетерпение: будет – не будет. Ожидание или мечта, не перешедшие в явь. Но стоит перейти границу и погрузиться во что-то, пускай безнадежное, полностью, без надобности поворачивать вспять, избегать, выкраивать, как эта цельность существования, не угрожающая потерей, не сулящая выгоды, – обнимет чувством покоя и безмятежной доверчивости.
…И от больших холодов собаки выли почти человеческими голосами.
Тем временем первый день года склонился уже к вечеру и наступило утро опять очень холодного дня.
2 января 1967
– На улице мороз 42-го года.
Мороз вчера доходил до 37-ми, и столбы дыма, сверхъестественные – как на детском рисунке, упираются вертикально в пунцовые небеса и так стоят часами – не растекаясь. Похоже на извержение гейзера или вулкана, а к печкам больше подошло бы название – «топка».
Лежит на койке и изучает космические пространства:
– И вся наша система несется в созвездие Козерога!..
На вагонках, что бегают по Заводу, большими буквами написаны их имена – как на кораблях: «Лолита», «Гертруда», «Сюзанна» и сплошь в этом роде.
Йог ходил босиком по снегу и таинственно говорил, что всем кажется, будто он в сапогах.
– Видите – я достиг третьей степени посвящения!
Но все видели, что он без сапог, и смеялись.
– Бог дал нам время – чтобы собраться с мыслями…
Пороги холода для выскочившей души. Нагишом. Как холодно. С открытым ртом. Глотая воздух. Тонны воздуха.
– Писателю и умирать полезно!
Огорчает непроизводительность жизни, вылетающей дымом в трубу, лишь на один процент осаждаясь теплым чувством к тому, что можно назвать непрофессиональностью, неумением превратиться в занятие мыслящих и пишущих дядей, имеющих опыт и стаж, к сохранению дара в виде слабости или ребячества, отрочества, не поднявшего глаз с земли, с застенчивого детства, кончающего жить, как начали, на нижней ступени, без титула, вне названий, из художников в сапожники, не научившиеся тачать сапоги, с растерянной, виноватой улыбкой бездействия, к бесформенности, на вопрос – кто ты и что? – отвечающей: никогда…
