– В Киеве харчи хорошие.
– В Москве харчи дешевые.
(Разговор)
Сидит со сроком 25 лет и из года в год читает журнал «Здоровье».
Громадное это дело – сапоги. Сколько нужно, чтобы на них заработать!
Искусство нагло, потому что внятно. То есть оно нагло для ясности. Оно говорит, предварительно воткнув нож в доску стола. Нате – вот я какое!
(Слушая Гайдна)
– Какой страшный! – сказал обо мне вольняшка, которому меня показали в рабочей зоне. На что последовал ответ какого-то подоспевшего зека: – Тебя бы (эпитет) так нарядить (эпитет) – вышло б еще страшнее!
Но меня самого этот «страшный вид» не шокирует. Скорее забавляет – похоже на маскарад. К тому же еще не известно, какой внешний облик более соответствует нашему назначению.
Иное дело – волосы. Их значение еще не оценено по достоинству. Не для украшения, а в их первичной функции – покрова и восприятия. «С волосами думать легче», – сказал один старик, и это открытие меня поразило. Действительно – легче. Возможно, волосы, наподобие антенны, помогают улавливать полезные токи из воздуха, так же как лес притягивает тучи, усиливает осадки. В то же время волосы могут служить защитой от каких-нибудь электроразрядов. У меня, например, после свежей стрижки обязательно трещит голова…
Точное слово в современной поэзии – остаточная магия: требуется имя вызнать и заклясть им кого-то, чтобы появился предмет. Точный эпитет, как искра, рождает вспышку мыслей; в его озарении появляется образ, вызванный из праха к трепетному бытию, состязающийся с природой яркостью, то есть способностью укореняться и жить в сознании так же длительно, как существуют истинные лица, события, а то и дольше…
У меня все время такое чувство к природе – к воздуху, листьям, дождю, – точно она все видит, понимает и хочет мне помочь, очень хочет, но только не может.
9 сентября 1966
Лагерная жизнь в психологическом отношении похожа на вагон дальнего следования. Роль поезда исполняет ход времени, которое одним своим движением создает иллюзию осмысленности и насыщенности пустого существования. Чем бы ты ни занимался – «срок все равно идет», и, значит, дни проходят недаром, целенаправленно и как бы работают на тебя и на будущее и уже за счет этого наполняются содержанием. И как в поезде – пассажиры не очень склонны заниматься полезным трудом, поскольку их пребывание оправдано уже неуклонным, хоть и медленным приближением к станции назначения. Они могут позволить себе жить в свое удовольствие, насколько это доступно, – играть в домино, слоняться, болтать, не угрызаясь растратой: отбывание срока во всё вносит дозу прекрасной полезности. Я тихо бешусь, слыша постоянные: «да куда вы торопитесь?», «у нас так много времени – сколько лет впереди!», «почему вы не хотите развлечься?». Жить на иждивении у будущего не хочется. Но дело не во мне, а в странности всей ситуации, восполняющей отсутствие смысла жизни осмысленностью ее изживания. Иногда кажется, что в таком состоянии, поджидая, когда кончится срок, люди могут быть счастливее, чем в условиях свободы, но только не вполне осознали эту возможность.
– Сидел один год за два.
– ?!
– А в воображении. Год просидит – считает: два года.
Себе в облегчение.
– Распутать заколдованный круг.
– В темноте, я заметил, пахнет сильнее.
Здесь хорошо, что человек здесь ощущает себя голой душой.
У Пушкина можно встретить самые порой неожиданные строки, имевшие для него значение пробы пера, оговорки, оказавшиеся затем сердцевиной какого-нибудь отдаленного литературного слоя. Среди прочих прошлой зимой в Лефортове я наткнулся на такие – из отрывков 1821 г. (говорит не сказано кто, скорее всего – ведьма):
