Человеческое/божественное, индивидуальное/нормативное
Поскольку сила воздействия голоса была велика, то часто ее отсылали к феноменам неземным, магическим, сакральным. Звук стал атрибутом бога, являющегося в виде бури, грома, говорящего горящего куста: «Он рассматривался как нечто священное и находился в ведении жрецов ‹…› таким образом было рождено понимание звука как феномена в себе, отличного и независимого от жизни. И от этого произошла музыка, фантастический мир, наложенный на реальный», – замечал музыкант-футурист Луиджи Руссоло[15]. Мысль о том, что звуки божественны, разделял и Ницше, возрождая представление о дионисийской, физиологически действующей силе голоса или музыки. Речи должна была быть возвращена чувственность, неверно выбранный ритм может уничтожить ее смысл[16].
Голос воспринимается внутри этого понимания не как неповторимая индивидуальная отметка личности, но как медиум для передачи нормативных истин и божественного послания. Античность сделала голос признаком харизматической личности и авторитета. Школа акусматиков заставляла учеников сосредоточенно внимать голосу учителя, скрытого за завесой, не отвлекаясь мешающей визуальностью. Поэтому Теодор Адорно считал, что слух является более архаичным чувством, определяющим доиндустриальное общество, где соборность создается на основе акта слушания – послушания – голосу и связана с бессознательным, в отличие от изображения, апеллирующего к аналитическому восприятию[17].
Органическое/механическое, аутентичное/иллюзорное
Хотя голос, чтобы стать воспринимаемым, должен был быть искусно поддержан вспомогательными средствами (например, воронкой, усиливающей его звучание в маске), мифологизация природного в противовес искусственному сопровождала рассуждения о голосе постоянно. Музыка, понимаемая как «неорганическое» искусственное звучание, возникла как результат постепенного пространственного отделения дыхания от тела в аппаратах, совершенствующих и продлевающих человеческие органы. В век просвещения голос попал в рамки оппозиции природного и культурного, которая разрабатывалась и на примере других феноменов – тела, жеста, языка. Руссо считал, что история голоса – это процесс необратимого распада звучания, в котором произношение покоряется артикуляции (гласные вытесняются согласными, звуки из гортани перемещаются в рот и подчиняются языку и зубам)[18]. Но Руссо все еще связывал голос с аутентичностью и естественностью. У романтиков и декадентов представление об аутентичности и органичности голоса исчезает. Оппозиция природное/культурное заменена на дихотомию органическое/механическое. Голос понимается как выражение аффекта и как непреодолимый соблазн, прочно соединенный с обманчивой иллюзией. Это связано с появлением механических, а позже электрических машин, симулирующих и записывающих голос. Если зрительная иллюзия разоблачается и ведет к истине, то слуховая галлюцинация губительна. Парадоксальность этой атрибуции не замечается (глаз может производить иллюзии, слух же служит ориентации), и излюбленным сюжетом романтиков становится акустическое иллюзорное гибельное обольщение.
Магическое – когда-то сакральное – действие певческого голоса помещается теперь в эстетический или эротический контекст. Прочным топосом становится женский голос, в который влюбляется герой, и романтики создают целую галерею поющих женщин и их
