Ми́рдо спорил с ним, но у Цибе́рия были доказательства развращенности многих учеников. И большинством голосов было принято решение развязать астроному руки и дать ему возможность составить свой список. В него вошли все те, кто, по мнению старика, вызывал большие сомнения, и если бы Хи́лес находился на Са́лксе, то его имя было бы одним из первых. С поддержкой ри́хта Са́йленского и мэ́йсы Гиз все это стало возможным. Ви́львин почел угодить Ферте, склонившись на ее сторону. Впрочем, она смотрела на него с опаской и выпяченным пренебрежением.
«А если он все вспомнит? – думалось ей. – Что будет тогда?..» Повестку Цибе́рия сменила новость о «Северной Пирэ́лле», и противостояние ри́хта Фи́тбутского низверглось в тот же миг. Гиз, посетовав о гибели своих прибрежников, рассказала о том, какой озадаченной была Бирви́нгия, переступившая шарбу́тский порог. Но на вопрос королевы о причинах скорого отплытия, увы, не дала никаких ответов. Старожилы са́лкских теплиц припомнили о послании плодотворице, врученном мальчишкой а́мисандовых башен. Приметили, что адресатом являлась А́ския, но сути письма никак не знали. Повсюду творилось бог весть что. Ами́йцы и их охота на изумрудного Гива́ла, о которой Вессанэ́сс ничего не знала, апаки́йский клинок, потерянный Кэ́мбисом при побеге, что принадлежал самой королеве, и королевский сводник, позабывший о многих вещах.
Теперь, стоя на песчаном побережье, Вессанэ́сс не успевала вытирать платком слезы. Гул рога возвестил помеченных о готовности занять места в шлюпках, а потом и на самой барже. Матери дрогнули, отцы окаменели, все то, что изводилось эмпи́ером много лет – семейная привязанность, как и любовь к своим детям, – все кануло с пришедшим зовом. Добровольцы с тяжестью в ногах двинулись к причалу…
* * *
– Я мог помыслить о многом, – сказал Би́лту. – Но как все это могло обойти мои уши и глаза.
– Невозможно уследить за всем, – ответила Альфе́нта. – Рэ́хо возвестил о сборе дани, вот на что был направлен твой взор.
Бухта Ру́рх казалась пустынной, за исключением «Чармэ́ллы», убаюканной в темных водах. То была лунная ночь, холодящая крепкие зирда́нские персты. Би́лту всматривался в контуры корабля, опустевшего уже как две ночи назад, подмечая хитрость его саби́та[19], проведшего судно через Терновый венец.
– Не приложу ума, как они обошли подводные скалы, – сказал он. – Но понимаю, почему они выбрали этот путь.
Альфе́нта, коснувшись его плеча, вздохнула.
– Все это ради единственного шанса быть незамеченными Пе́стовым сыном, тобой, – сказала она. – В тот момент, когда твои глаза провожают великую дань.
– Если бы я только мог почувствовать это, – продолжил Би́лту, – этот берег залился бы кровью.
– Не сомневаюсь, – ответила Альфе́нта. – Но за кровью Пе́стовых наемников пролилась бы и твоя кровь.
– Сколько их было? – спросил зи́рданец, переступая с ноги на ногу.
– Два десятка по́рвулов под предводительством воителя Ге́рфа, – ответила Альфе́нта. – Помнишь Цэтру? Мстительную гадину, когда-то претендующую на звание саби́тки, и мою «Га́рпинэю».
Би́лту кивнул.
– Она не пережила это плаванье, – усмехнулась зи́рданка. – В питейном зале Адримэ́ об этом привольно спел голосистый бард. А наутро его нашли обезглавленным в стоках пещеры Би́рст.
– И о чем еще он пел? – спросил Би́лту, потупив взгляд.
– О том, как в лапах Ге́рфа молилась Сависти́н, – словно пропела зи́рданка. – О гатуи́лких кхалкхи́, плетущихся за ним. О голове Гива́ла для Пе́стовых забав. Про то, что правды мало на зи́рдовских устах.
