Голоса возрожденных - страница 40

– Постойте! – кричал он.

Но рабыня и слушать ничего не хотела. Ей казалось, что их пренепременно выдадут недоброжелателям, ведь кто они, всего лишь рабыни, да и только.

Влетев ошалелой фурией в хижину, она напугала Франка, засевшего над своей наконец-таки очнувшейся дочерью. Они обнимались и рыдали, но на это все времени не было. Врачеватель, морщинистый и старый, выронил из рук горшочек с мазью, возмутившись дерзостью урпи́йской рабыни.

– Да как вы смеете! – прокричал он.

Но Фендо́ра заткнула его в два счета, всего лишь яростно взглянув ему в глаза.

Сэл обрадовалась тому, что она жива, и приподнялась с постели, хоть отец и пытался запретить ей вставать.

– Хвала богам! – воззвала Фендо́ра. – Ты жива!

Франк не понимал ее слов, но Сэл лопотала на кэру́нском не хуже урпи́йки.

– Да, жива, – сказала она. – И вы тоже.

Они обнялись так, будто не виделись целую вечность. Бафферсэ́ну даже показалось, что рабыня стала ей ближе него.

– Сэлли, Сэлли, что происходит? – вопрошал он, встав к ним поближе.

Его глаза еще были красными, а сердце все никак не успокаивалось, и главное, он не понимал, почему его дочь так свободно разговаривает на чуждом ему языке. Посчитав возможным передачу мыслей через прикосновение, как было с ами́йцами, он коснулся Фендо́ры, но та посмотрела на него со всей возможной раздраженностью.

«Это не работает», – подумал он.

Но Сэл же может все объяснить.

– Одну минуту, отец, – сказала она, пытаясь понять причины беспокойства Фендо́ры.

– Скоро к побережью причалит са́лкский корабль! – твердила рабыня. – Та бестия, что заключила тебя в Гастэро́т! Помнишь?!

Сэл все помнила, и ту ярость, что испытывала к Вессанэ́сс, и то необузданное желание королевы заморить ее голодом.

– Они выдадут тебя ей! – паниковала рабыня. – А после, когда урпи́йцы приплывут за мной, сделают то же самое.

Опасения рабыни были понятны, она хотела бежать, ей казалось, что в округе нет друзей. Столько лет рабства сделали ее такой, недоверчивой и полагающейся только на себя. Сэл донесла до отца все сказанное Фендо́рой, и он не поверил ей.

– Гурдоба́н мой друг, – сказал он. – Он не выдаст нас.

В этот момент дверь отворилась и зашел торговец, а за ним и А́ккертон. Фендо́ра отстранилась к стене, не выпуская Сэл из своих рук.

– Сжальтесь, не выдавайте! – взмолилась она. – Королева убьет ее! Ради добра, любви, не выдавайте!

Взгляд Барни пал на Сэл, но она не сразу узнала его. Он возмужал и оброс щетиной. В этот момент она припомнила Клер, но то было не время для откровений.

– Никто не посмеет вас забрать, – уверил их ами́ец. – Вы мои гости, ими и останетесь.

– Но разве ты не друг са́лкской королеве? – спросила его Фендо́ра, опасаясь, что он лжет.

– Друг, – ответил Гурдоба́н. – Но я не позволю ей причинить вам боль.

За спиной А́ккертона показалась Петита́та, прижавшаяся к нему со всей нежностью. Он не прогонял ее, но и не был с ней мил. Сэл непонимающе смотрела на них, и ей было обидно за Клер.

– Способны ли вы будете дать отпор са́лкским воинам, коли они применят силу? – продолжала Фендо́ра. – На что вас обязывает Священный Союз?

Гурдоба́н, не желая больше выслушивать бесчисленные женские опасения, заметно помрачнел и, выйдя в центр лекарской коморки, прекратил весь этот гам.

– Замолчите! – рявкнул он. – Я лишился слишком многого за эти дни, чтобы внимать панике и неверию! Уважаемая Фендо́ра! – его пристальный взгляд пронзительной стрелой нацелился на нее. – Говорю вам в последний раз, что опасаться нечего, и впредь попрошу верить мне. Я не рабовладелец, не тиран, и тем более не трус! Теперь же, во имя великого дума́ста и гласного праха Ча́ргли, займите свои руки и уста более полезным занятием, чем рассеиванием смуты.