На Са́лксе его напутствием было только одно: что девушка должна возвратиться в Гастэро́т и умереть во имя будущего народа. А теперь он чувствовал, что Вессанэ́сс готова отвергнуть его единственный совет.
– Мы совершили много ужасного, уподобившись зирда́нским варварам, – произнес Гурдоба́н. – Самое время исправить свои ошибки. И прежде чем сопроводить вас к напуганной, невинной девушке, я хочу быть уверенным в том, что вы не совершите еще больших ошибок.
Королева, подойдя вплотную к торговцу, облокотилась на его плечо, чем вызвала всеобщее недоумение. Ее губы приблизились к его уху, из-за чего рядом стоящая Сэ́йла покрылась мурашками.
– По-моему, вы единственный мой друг, – прошептала она. – Мне сейчас дурно от того, что меня хотела отравить моя фрейлина, но я стойко борюсь с этим. Никому об этом не говорите. Больше не будет радикальных методов. Я хочу, чтобы мой народ меня любил, любил как прежде, не путем затравливания и казней неугодных, а путем всеобщего благополучия. А потому мое судно прибыло сюда на мирных парусах. И все, что мне нужно, – поговорить с ней.
Она отпрянула от его тела, и Сэ́йле стало спокойней. Петита́та, прижимаясь к матери, рассматривала стражников Га́рпина и не понимала, почему они одеты во все доспехи. А потом ее отец повел королеву Вессанэ́сс в хижину тайку́, и эскорт из стражников проследовал за ними. Га́рпин замыкал этой строй, недобро посматривая на королеву, уже который раз не оправдывающую его надежд. Он хотел бы видеть ее сильной, властной и готовой на крайние меры. Если уж Са́лкс считал себя самым великим из прочих, то поступки его королевы должны были быть соответствующими.
Стуком в дверь торговец возвестил А́ккертона о желании войти, и парень отпрянул от двери. Его глаза округлились, когда в распахнутую дверь вошли королева и ее верный пес Э́бус. Гурдоба́н следовал за ними. В головах Дженсена, как и Фостера, запульсировали воспоминания вперемешку с подоспевшей ненавистью. Вот кто их пытал в темнице Гастэрота, а женщина, облаченная в красное, смотрела на все это в стороне, повелевая продолжать. Еще одного, именуемого Ло́квудом, среди них не было. Уж ему-то Барни сразу бы врезал.
Сэл стояла в углу вместе с Фендо́рой и Франком, а врачеватель поспешно покинул свой чертог. В глазах девушки горел огонь, те остатки, что не сошли вместе с ударом ножа в живот белокурой Сависти́н. Это была ненависть, что изжила из тела довлевший над мыслями страх. Королева смотрела на нее, на блеск золотых сплетений короны, кристаллов на ней, и не понимала, с чего начать разговор. Благо Гурдоба́н решил эту проблему, начав первым.
– Непростая ситуация, – сказал он, – когда ненависть так отчетливо читается в глазах многих. Я попрошу вас, мои друзья, сейчас забыть обо всем, что было, то были крайние меры, о которых присутствующие здесь раскаиваются. По воле богов наверняка всех народов, населяющих архипелаг, мы все живы. И останемся живы, только помирившись друг с другом.
– Как можно помириться с тем, кто хотел отнять твою жизнь? – спросила Сэл, выйдя чуть вперед, поближе к торговцу.
Она заглянула в ами́йские глаза, коснулась его руки, и он почувствовал всю тяжесть мучений, выпавших на ее долю.
– О, великий думает! – воскликнул он. – Столько боли.
– Мои методы были губительными и презренными, – обмолвилась Вессанэ́сс. – Мною двигало желание защитить свой народ и возвратить наш потусторонний мир.
