Голые среди волков - страница 9

– Самый настоящий человечек…

Гефель дал им вдоволь насмотреться, а затем тихо сказал:

– Ладно, парни, дайте ему поспать. И чтобы никому ни слова.

Кропинский сиял. Он тихонько накрыл спящего, и заключенные на цыпочках удалились. В этот вечер все слонялись без дела по канцелярии, сидели на длинном столе, болтали и радовались, сами толком не зная чему. Счастливее всех был Кропинский.

– Польский малыш, польский малыш! – с гордостью повторял он ежеминутно и улыбался.

Пиппиг заметил, что Гефель избегает его. После работы Пиппиг подсел в бараке к нему за стол и молча стал смотреть, как тот без удовольствия хлебает остывший суп. Гефель догадывался, о чем хочет спросить Пиппиг. Он с досадой бросил ложку в миску и поднялся.

– Ребенка придется куда-то деть, – прервал молчание Пиппиг.

Гефель отмахнулся и, протиснувшись между рядами столов, направился в умывальную сполоснуть миску. Пиппиг пошел за ним. Здесь они были одни.

– Куда же ты его денешь?

Вот привязался! Гефель недовольно нахмурил брови.

– Отстань!

Пиппиг промолчал. К такому тону Гефеля он не привык. Тот почувствовал это и с раздражением, а отчасти из желания оправдаться набросился на Пиппига:

– У меня свои соображения. Ребенок завтра исчезнет. Не спрашивай ни о чем!

Он вышел из умывальной. Пиппиг остался. Что это нашло на капо?

Гефель поспешно покинул барак. На дворе все еще моросил пронизывающий мелкий дождь. Гефель зябко поежился. Он сожалел, что так грубо обошелся с Пиппигом. Но рассказать этому славному парню причину своего молчания он не мог – то была глубочайшая тайна. Ни Пиппиг, ни кто-либо другой из команды не знали, что он, бывший фельдфебель рейхсверовского гарнизона в Берлине и член коммунистической партии, здесь, в лагере, был военным инструктором интернациональных групп Сопротивления.

Из интернационального лагерного комитета с течением времени образовался центр Сопротивления. Первоначально в интернациональном лагерном комитете, ИЛКе, объединились члены коммунистических партий разных стран просто как представители своих наций, чтобы помочь тысячам согнанных в лагерь людей осознать свою общность, наладить взаимопонимание между национальностями и пробудить чувство солидарности, которого вначале не было и в помине. По образу мыслей и действий заключенные представляли собою разнородную массу. Например, из числа заключенных-немцев одни только профессиональные преступники занимали несколько бараков. А среди этих уголовников немало ради личной выгоды унизились до роли добровольных приспешников эсэсовцев. Они были заодно с блокфюрерами и командофюрерами и становились доносчиками и холуями, как их называли в лагере, и часто причиняли вред достойным заключенным, которые не соглашались издеваться над товарищами. В каждом бараке, даже среди политических заключенных любой национальности, попадались ненадежные элементы, которые собственную жизнь ставили выше общего блага и безопасности.

Не каждый, носивший красный треугольник[4], действительно был «политическим», то есть сознательным противником фашизма; всяким «нытикам» и прочим неугодным лицам, схваченным гестапо, тоже нашивали красные треугольники, поэтому в бараках для политических состав был неоднородный – от «неустойчивых элементов» до потенциальных преступников, и кое-каким обитателям этих бараков, собственно говоря, надлежало бы носить зеленый треугольник – отличительный знак уголовников. Между бараками немцев и иностранцев – поляков, русских, французов, голландцев, чехов, датчан, норвежцев, австрийцев и многих других – из-за различия языков, а также по иным причинам вначале не получалось никакого контакта. Коммунистам, объединившимся в ИЛКе, пришлось преодолеть немало трудностей, прежде чем удалось победить недоверие иностранных заключенных, которым в стенах немецкого фашистского концлагеря было сложно привыкнуть считать немецких заключенных товарищами. Один походил на другого, и по виду нельзя было сказать, бьется ли честное сердце под тюремными лохмотьями, которые все они носили. Потребовалась упорная и тайная, а потому опасная работа членов ИЛКа, чтобы пробудить у тысяч людей мысль о солидарности и добиться их доверия. В каждый барак ИЛК поместил своих людей и постепенно укрепил свое положение среди заключенных, хотя ни один человек даже не подозревал о существовании тайных связей. Члены ИЛКа не занимали в лагере видных постов и старались не привлекать к себе внимания. Они жили и работали скромно и незаметно. Богорский работал в банной команде, Кодичек и Прибула – как специалисты в бараке оптиков, ван Дален – санитаром в лазарете, француз Риоман – поваром в столовой эсэсовцев, где его весьма ценили любители вкусно поесть. Наконец, Бохов занимал скромную должность писаря в тридцать восьмом бараке. Здесь бывший депутат ландтага Бремергафена от коммунистической партии создал для себя и своего опасного дела надежное убежище. Искусно владея пером рондо, Бохов хорошо писал печатными буквами, благодаря чему придурковатый блокфюрер очень им дорожил. Бохов изготовлял для него десятки картонных табличек с глубокомысленными изречениями вроде: «Моя честь – верность», «Мой народ – мой рейх – мой фюрер». Эсэсовец сбывал эти изделия своим знакомым не без выгоды для себя. Ему и в голову не приходило, что искусный писарь не просто «безобидный» заключенный.