– Не знаю.
– А то зайди, погрейся, – усмехнулась она и зацокала вниз по ступеням, не дав ему ответить.
Егор Дмитриевич из интереса поднялся в пролёт между вторым и третьим этажами и решил немного проследить за ней. Она так же порывисто вышла из дому и зашагала будто наобум, несколько раз в секунду меняя решение о направлении. Ей навстречу шла старая сгорбленная женщина в войлочном пальто с двумя сумками. Старушка кивнула даме с зонтиком и что-то сказала ей, а та прошла мимо, будто ничего не заметив. Это была мать Гомозина. Одетая в знакомую одежду женщина шла незнакомой слабой походкой, и вся фигура её напоминала засыхающую каплю жидкой глины, всё же готовую в любой момент сорваться с кромки гончарного круга на пол. Гомозин быстро побежал вниз, чтобы помочь ей с сумками, и столкнулся с ней ровно в дверях подъезда.
– Давайте я вам помогу, – предложил он, не давая старушке опомниться.
– Да? Спасибо. Будьте любезны, молодой человек. – Она не без труда протянула ему нетяжёлые пакеты, и он взял их, развернулся и быстро зашагал наверх.
– Поставьте там на втором этаже у двери. Четвёртая.
– Хорошо-хорошо, – отозвался Егор Дмитриевич.
Он чуть не бегом поднялся, затем зачем-то действительно поставил сумки на пол и стал ждать маму. Она медленно шаркала по ступеням, тяжело дыша.
– Нашли там? – громко спросила старушка.
– Да-да, я поставил.
– Спасибо вам большое, – сказала она и остановилась напротив него. Гомозин смотрел на неё с улыбкой и всё ждал, когда она его узнает. Она же глядела на него с опаской, очевидно, не понимая, чего он здесь встал:
– Вам кого?
– Я к матери приехал, – сказал он, улыбнувшись.
– Надо же? Неужто к Вере Васильевне? – удивилась она и заулыбалась.
– Нет. К Лидии Тимофеевне.
– Как это к Ли… Егор! – вскрикнула Лидия Тимофеевна и встала как вкопанная, прижав руки к бокам.
Гомозин в два шага подошёл к матери и крепко обнял её – она тотчас заплакала, но отчего-то не отрывала рук от своего тела. Лишь спустя несколько секунд она опомнилась и стала гладить сына по спине, по волосам, обсыпая его мокрыми поцелуями.
– Ты же меня в могилу сведёшь, – едва разборчиво говорила она. – Почему не позвонил, не написал? Кто же так делает? А если б я сумки уронила? Там же яйца!
– Мам, какие яйца? Помолчи, помолчи.
Егор крепче прижал мать к груди и с детской улыбкой на лице закачался на месте, будто в танце.
Только зайдя в квартиру, он смог достаточно разглядеть лицо матери. Знакомые родные черты на нём словно высохли, съёжились. Представляя себе материнское лицо, Гомозин ожидал увидеть какую-то растёкшуюся вялую субстанцию, но теперь перед ним стояла женщина с лицом, будто стянутым к самому центру. Мутные старушечьи глаза выглядывали из совсем узких щелей, которые не сразу можно было отличить от морщин, исполосовавших лицо. Где был рот, становилось понятно, лишь когда она его открывала. Только нос был всё такой же: крупный, круглый, с горбинкой. Подбородок её совсем отделился от шеи и торчал из-под воротника.
Егор Дмитриевич помог матери раздеться, стянул с неё сапоги.
– Похудела ты совсем. Голодуешь, что ли? – говорил он ей, проходя за ней в гостиную. Лидия Тимофеевна будто стеснялась сына и держала себя строго.
– Так заметно? – спросила она, медленно усаживаясь в кресло.
– Правда голодуешь? – Гомозин уселся в другое кресло, поставленное от того метрах в двух.
– Нет, худею.
