– А чего ж? Хорошая старушка была, – пытался улыбнуться Егор Дмитриевич. – А теперь плохая, что ли? – сохраняя какую-то строгую бдительность, проговорила Лидия Тимофеевна. Гомозину казалось, будто старушка-мать его не хотела спугнуть видение.
– Как же плохая? С каждым годом всё лучше и лучше.
– Тяжело таскать килограммы за собой, вот что.
– А ты раба себе найми, и пусть он сумки таскает, – натужно улыбался Егор Дмитриевич, сжимая вспотевшие ладони. Не такого приёма он ждал.
– Всё такое же брехло, – дала ему оценку мать.
– А отчего мне меняться?
– Чего приехал? – вдруг спросила Лидия Тимофеевна и стала пальцами перебирать выбившуюся из диванной обивки нитку. – Уволили?
Гомозин вздохнул и с грустью поглядел на мать. Наверное, размышлял он, сам виноват: заслужил.
– Нет, соскучился.
– Ага, как же…
– Ну чего ты надулась сидишь? – Гомозин сел на локоть кресла поближе к матери. – Что же меня теперь распять, что ли? Ну не мог, да. Мам, как белка в колесе был, только бы не думать. Вот, руку на сердце кладу. – Он приложил ладонь к груди. – У меня там друзей совсем не стало: всё один.
– И чем ты гордишься? – смотрела на нитку Лидия Тимофеевна.
– Да не горжусь, а только говорю, что не в тебе дело. Одному мне нужно было быть.
– Чай будешь? – не глядя на сына, сухо спросила старушка. – Сейчас Николай Иванович придёт.
– Вот и познакомимся наконец, – изобразил радость Гомозин и стал нежно трепать мать по голове.
– Ну-ну! – брыкнулась она.
– Да что ты, не рада мне, что ли? Уехать прикажешь? – встал перед ней Егор Дмитриевич.
– Ох, какая драма! – брезгливо отмахнулась от него Лидия Тимофеевна. – Пошли чай пить.
Она медленно поднялась и зашаркала на кухню.
Егор Дмитриевич сел за стол и стал следить за движениями старушки. Она делала всё медленно, рассудительно. Каждое действие её было конкретно: не было в нём ничего лишнего. Сыпала она заварку в заварник – так в одно движение: не убавляла и не прибавляла; воду в чайник наливала сразу, сколько нужно; плиту зажигала с одной спички; кружки ставила ровно, не поправляла, не крутила за ручки. Ничего у Лидии Тимофеевны не гремело, не стучало: предметы в её руках словно сладко шуршали. Гомозину вдруг вспомнились дни детства, когда он оставался дома по болезни и мать за ним ухаживала. Лежал он с утра в тёплой постели, укутавшись в одеяло, а на кухне тихо шла жизнь: в руках мамы вот так же нежно шуршали предметы. Спокойно было тогда на душе у маленького Егора. Можно было закрыть глаза и уснуть. И теперь он слышал эту кухонную симфонию, и ему сильно захотелось спать. Перед глазами встала пелена, в ушах что-то глухо звенело и было тепло на душе, покойно.
– Нашёл кого-нибудь? – Мать села напротив него, поставив чайник на огонь.
– Не искал, – отстранённо отвечал Гомозин, медленно оглядывая уютную старушечью кухню, обвешанную и обставленную всякими безделицами.
– Давай поспеши – дело молодое.
– Я тебе уже говорил про советы, – спокойно отозвался Егор Дмитриевич.
– А это просьба – не совет.
– Тебе-то это на кой? Вот найду – и совсем приезжать не стану.
– Велика потеря! – хитро заулыбалась Лидия Тимофеевна. – Не раз в полвека, так теперь – в век. Тут кого-нибудь и поищи на родине. Малость успокоишься, освоишься – хорошо жить будет.
– Видел я ваших местных тигриц – нет уж, спасибо, – улыбнулся Егор Дмитриевич.
– Егорка, ты старуху не огорчай: внуков родных бы мне понянчить, а то всё чужих.
