– Прямо мистика какая-то! – воскликнул Айвар после того, как старик закончил рассказ.
Мату, не думая, ответил:
– Нет тут никакой мистики, мой дорогой Айвар, хотя жизнь зачастую и полна непознанного, тайн и неожиданностей. А насчет героев этой истории, то все они пали жертвами тех обстоятельств, которые сами и создали. А белый джинн, по-моему, – это праведник, что сидит в каждом из нас. И он не карающая, а упреждающая от дурного поступка сила. Ослушаешься его – и живешь по той поговорке: «Нет человека на белом свете, который может нанести тебе столько вреда, сколько иногда причиняешь сам».
– Дедушка-а! – послышался с другого берега от плетня, поросшего акацией, детский зычный голос.
– Это мой внук, – пояснил Мату, – к обеду зовет. Знает, где искать деда, сорванец. Я ведь, Айвар, теперь часто хожу сюда. Другие в моем возрасте коротают время на завалинке или скамье у калитки, а меня тянет в крепость… Когда к тебе во сне, Айвар, начинают частить родственники и друзья, давно ушедшие в мир иной, заговаривают, то ничего хорошего в этом нет, пора разворачивать свою бурку. А здесь, в крепости, полной грудью дышит вечность, и мне всегда не терпится еще и еще раз ощутить ее дыхание и до последней минуты наслаждаться торжеством жизни, чувством, что сам не пылинка, радоваться бессмертию души. И они, заговаривающие со мной во сне, будто живые, рядом. Иногда в сумерках мне кажется, что я вижу в этой крепости их тени, особенно – его и ее, молодых и стройных, едва касающихся ладонями, слышу крик хищной ночной птицы, зло мятущейся над ними…
Мату снова смолк и, несколько остудив свой порыв, сказал:
– Извини, Айвар, что отвлек от работы разговорами. И, пожалуйста, не думай обо мне, как о том глупце, кто с первых минут готов рассказать все о себе первому встречному…
– Я так не думаю, – прервал его Айвар, – даже наоборот, – мне это очень интересно.
– Ну, раз интересно, – снисходительно заключил он, – расскажу, что начал, в следующий раз.
Он поднялся и ушел по скрипучему подвесному мосту, окруженный ореолом тайны недосказанного. Айвар же потратил остаток дня на поиски гончарной печи или того, что от нее осталось, и по логике должно было находиться где-то рядом.
Этим он занимался и следующий день, пока его пика, которой уже была исколота прибрежная полоса, не стала утыкаться в одном месте по многу раз во что-то твердое. Айвар взял лопату и, начав работать с прежним усердием, через некоторое время оголил край сохранившегося днища печи. Появился Мату.
– Это уже не печь, – довольно поделился с ним Айвар, – но по днищу можно предположить, как она выглядела.
Мату одобрительно кивнул и не стал мешать. Закончив окапывать, Айвар расчистил днище, что представляло собой вытянутую полусферу из камня, подмел вокруг ивовым веником. И только тогда присел рядом со стариком, горделиво любуясь находкой.
– Не знаю, как вас благодарить, Мату, – повторился он.
– Теперь-то за что, – пожал плечами тот, – печь ты сам нашел.
– Как знать, – поторопился Айвар, – не встреть я вас, не укажи вы на гончарный круг, стал бы искать печь?
– Все мы когда-нибудь кого-то встречаем, – Мату на мгновение погрузился в себя и задумчиво продолжил: – Вот и брат мой, хотя они и были земляками, впервые встретил его в далекой Москве…
Айвар понял, что Мату начал прелюдию к обещанному рассказу и приготовился слушать.
Эхо далекой любви
