– И этот козлина, – слюняво гнусавила она, – пьямо пи ём нацал лапать мия за сиськи. Потом этот угод стащил с мия плате и прислоился. Дак рази намальный музык, кода поснулся, будет это тепеть? Он и х… ему…
Вовку-пута посадили, и больше о нём ничего не было слышно.
Пёс Фазы, намыкавшись без еды и водки, через пару дней вернулся к бараку хозяина. После “тёплой встречи”, Фаза заманил “дружка” в дровяник, подвесил его за ошейник и старательно зарезал. Спасти беднягу соседям не удалось, так как пьяный, но предусмотрительный Фаза, хорошенечко задраил дверь дровяника изнутри на толстенную задвижку.
«Девушка Кислуха», недолго поскорбев по “жениху”, вновь пустилась под всех и во все тяжкие. Однако через некоторое время и ей, как она всем говорила, «пощасливило бабе щасте». Она приютила у себя “откинувшегося” в очередной раз с кичи[28] мелкого щипача[29] – рецидивиста, не располагавшего абсолютно никакой жилплощадью. Клюв – таково было погоняло сожителя – расторопно одарил «девушку Кислуху» гонореей и туберкулёзом вдогонку. После чего, а также вследствие неожиданных заболеваний триппером нескольких местных алкашей, совместное проживание «девушки Кислухи» и Клюва стало образцом супружеской верности, но уровень межличностного общения по-прежнему оставался матерно высоким…
Обо всём этом Той узнавал невольно и безо всякой заинтересованности, а в силу правил распространения информации: от всё знающих бабок со скамеек во дворах. Они были всегда в курсе: что, с кем и почему произошло. Той же предпочитал никак не относиться к тому, что становилось ему известно. Пережёвывание деталей чужих жизней он пресекал всегда очень грубо:
– Если прёшь на “гнездо”, то делай это сам и никого не впутывай. Разоряй, коль решил… и если знаешь за что! – при этих словах Той закладывал обе руки за спину и, не мигая, смотрел на “говоруна”.
Той грёб так, как решил сам и туда, куда сам решил. Он был убеждён в том, что каждый должен сам проплыть свою Реку, и это было для него самым сущностным правом каждого. Он не лез в чужой поток, но и в свой никого не намеревался пускать. В этом была суть построения его суждений об обязанности и необходимости всего для всего. Был ли он прав и в чём, был ли неправ и когда – Тою ещё только предстояло осознать и принять это или отторгнуть. Но это будет намного позднее…
Еловые лапы заметно провисали под снежными шапками, и кое-какой из них удавалось сбросить с себя эту мягкую гирю, которая падая, издавала последний томный «бпух» при воссоединении с таким же пушистым ковром. Сосны прелестно благоухали под ледяными лучами яркого солнца, их раскидистые ветви тут и там были задрапированы искрящимися белыми комьями. И даже берёзы прикрыли свою наготу колючим инеем… Зима – пора строгой красоты…
Последний школьный Новый год отмечали у Лизы. Она хоть и была на класс младше, но входила в “круг” по причине “амуров” с Толстым. Предки её отгребли справлять ёлочно-игрушечное действо в свою компанию. Таким образом, свободное от надзора пространство грех было не задействовать в процесс удовлетворения пробудившегося взаимного интереса парней и девчонок.
Девичий состав компании особо не обсуждался и сложился как-то стихийно и по каким-то непонятным для Тоя критериям. В общем, так: “шайка” Тоя в полном составе и примерное равновесие “кудряшек”.
Состав спиртного Той установил лично и без обсуждения: одна “бомба”
