Любовь никогда не высказывала своего мнения о зяте и семейной жизни Веры. На семейных посиделках у «сватов» вела себя тихо, соглашаясь со всеми претензиями в адрес дочери. Потом просто перестала туда ходить.
Танечка господствовала в ее жизни, чувство благодарности за это счастье переполняло бабушку, все остальное было несущественно. Скоро к кормлениям, купаниям и прогулкам сами собой добавились чтение и разговоры – то, чего так и не получилось в ее отношениях с Верой. «Баба» стало первым словом девочки. «Баба, читай» – первой фразой. Бабушка подолгу беседовала с внучкой, и их диалоги были полны смысла.
Отношения Веры с мужем все глубже увязали в зыбучих песках взаимных претензий. Вера постоянно жаловалась матери на трудности. «Во мне все словно умерло», – повторяла она. В сущности, ее проблемы не шли ни в какое сравнение с теми невзгодами, которые довелось пережить матери, которая могла бы посмеяться, но ей не приходило в голову сравнивать себя с дочерью: все люди разные, и каждому дается ровно столько, сколько унесет. Однако вопреки такому пониманию она жалела Веру, стараясь насколько возможно поддержать и облегчить ей жизнь.
При этом одним из своих главных принципов Любовь искренне считала невмешательство в жизнь дочери.
На девятом году совместной жизни, узнав о неверности мужа, Вера не только оскорбилась, но и искренне удивилась. Он все отрицал. Потом все признал, что вышло намного больнее. Последовало недолгое примирение. Однако принятие факта измены оказалось абсолютно непосильным. Оскорбленное достоинство питало гнев, который искал выхода. Неспособная выражать себя громко, Вера исходила упреками. И чувство вины Алексея вдруг выплеснулось в такое бешенство, которого он не знал за собой раньше.
Вера собрала вещи и ушла. Подала на развод и на раздел имущества. Уволилась из музыкальной школы, где работала ее свекровь. Алексей был вычеркнут из жизни как муж и отец.
А он и не возражал.
Солнце собиралось закатиться, когда Таня вернулась с улицы.
– Ты поливала? – спросила она бабушку.
– А то ж.
Значит, теплой воды не осталось… Таня посмотрела на свои ноги, которые были такими грязными, что, даже разувшись, войти в дом было немыслимо. Поставила таз на крылечко. Зачерпнула из бочки ледяной воды. Вздохнула. Раз, два, три – ноги в воду, быстро намылить, снова в воду. Слегка ломило кости. Грязная вода летит через тропинку. Таз ополоснуть? Да ну его! Завтра, завтра.
А утром солнышко заглядывало в окна, обещая длинный-длинный день. Таня открыла глаза. Обвела взглядом комнату, вспомнила, что через три дня они идут в театр! А потом мамин отпуск и они целыми днями будут вместе… И опять хорошая погода! Таня выбежала босиком в ночнушке на крылечко. Бабушка мыла в не сполоснутом вчера тазу мелкую прошлогоднюю картошку.
– Бабуля, я не…
– Свиристелка, – бабушка улыбалась.
– Готова трудом…
– Почисти, вымой еще раз и потри картошку, – бабушка кивнула на старую терку, – будет крахмал.
– И как ты его делаешь?
– Много будешь знать – скоро состаришься. Сделай, там видно будет. Поня́л?
Бабушкина «проверка связи». Мужской род, ударение на последнем слоге.
– Поня́л!
Выпрыгнула из ночнушки, волосы в хвост, перехватила бутерброд, запивая чаем и жмурясь от солнышка на крылечке.
Вымытая, пахнущая подполом картошка подсыхала. Таня пристроила терку в старой кастрюльке. Пелась песня, дело шло, ветер шумел листьями на яблоне, соседский кот крался через огород. Жизнь прекрасна!
