Через месяц по решению мамы Кабунярчик был выдворен из квартиры и переселён в комфортабельный бокс. Но наш питомец не оценил своё новое жилище и кричал несколько дней к ряду, вводя людей, прогуливающихся по площади в недоумение. Оно и понятно, после того, как он весь день пребывал в приятном обществе, его вдруг обрекли на полное одиночество. Для того, чтобы ему не было так страшно и одиноко, папа провёл в бокс электричество, и этого, по мнению мамы, было вполне достаточно для полного комфорта. Но мне было жаль малыша, я часто думала о нем, особенно перед сном, лёжа в тёплой мягкой постельке. Как он там, в морозную ночь, один на соломе, и от жалости у меня выступали слёзы…
В основном теперь только мы с папой ходили к Кабунярчику, я – поиграть и утешить его, а папа – кормить и убирать. Но вскоре играть с ним стало совсем не просто. Дело в том, что он при моём появлении сначала громко визжал, приветствуя меня, а затем, стремглав подлетев ко мне, становился на задние ножки, а передними упирался мне в грудь, таким образом, он был вровень с моим лицом и принимался тереться о мой подбородок пятачком. Это был наш с ним обязательный ритуал, после этого я чесала ему между ушками, а он прикрывал глазки, и блаженно похрюкивал. Но мой любимец так вырос и прибавил в весе, что при каждом прыжке валил меня с ног и, ничуть не смущаясь, начинал меня обрабатывать пятачком и покусывать уже лежащую на полу. Всё это приводило к тому, что я была вся в грязи, и по возвращении домой в таком виде, мама жутко ругалась и грозилась запретить мне ходить к Кабунярчику. Внимая моим просьбам, папа соорудил загородку, благодаря которой мой любимец мог дотянуться до меня только сквозь решётку, а я могла просунуть руку и чесать его между ушек. Но и этой меры вскоре уже не хватало. Кабунярчик рос и всё больше привязывался ко мне. При моём появлении радость так его переполняла, что он с лёгкостью поднимался и ставил передние ножки на загородку. От радости и нетерпения, он сильно налегал на неё, и она начинала угрожающе клониться в мою сторону. Папе пришлось ставить основательное высокое ограждение из толстых дубовых досок, и теперь уже я, вставляя ноги в узкие щели между ними, перегибаясь, дотягивалась до его пятачка и мы долго обменивались нежностями.
Невзирая на его внушительные размеры, вёл он себя, как малыш, и я испытывала к нему самые нежные чувства. Лаская его, я всегда с ним разговаривала, а он в ответ нежно похрюкивал. Папа никогда меня не торопил, давая нам вдоволь наиграться. Но после нашего ухода, Кабунярчик всегда жалобно повизгивал, и этот полный тоски призыв, сопровождал меня до самого дома, и я с нетерпением ждала новой встречи, чтобы своей нежностью загладить перед ним нашу вину, за его одиночество. Все мои мысли в то время были заняты размышлениями о моём друге, и все они состояли из сплошных сожалений, поскольку, по моему мнению, Кабунярчику очень плохо жилось в полном одиночестве, в тесноте и холоде. В своих детских мечтах мне грезилось, чтобы мы жили за городом в большом доме и чтобы папа к нему пристроил маленький домик для Кабунярчика. Тогда бы я в любое время могла и без папы к нему ходить и оставаться с ним долго-долго, а летом мы бы вместе с моим другом гуляли бы в нашем садике, и эти светлые мысли делали меня счастливой. В то время Кабунярчик был для меня единственным источником всеобъемлющей любви и радости.
