Уже в те, первые дни войны, 25–26 июня 1941-го, убийцы из Эйнзатцгруппе «А» под командованием бригаденфюрера Вальтера Шталлекера с неоценимой помощью местных подонков замучили в Каунасе более 1500 евреев. В эти дни древний Каунас стал похож на стойбище каннибалов – всюду, на улицах и площадях, валялись изуродованные трупы, а витринах магазинов красовались человеческие головы.
В пятницу, 27 июня, волна убийств достигла Вильнюса. А в ночь на субботу 28 июня каннибалы уже врывались в дома евреев Белостока. В эту ночь в Белостоке было уничтожено более 2000 евреев, часть из них сожгли живыми в синагоге, часть расстреляли в городском саду.
А потом, в воскресенье, был Минск и был Брест, и еще около 8000 уничтоженных. А потом, в понедельник, был Львов…
И то, что происходило во Львове, было, если это возможно, еще более чудовищно.
В тот понедельник по улицам Львова гнали евреев. Полуголые, окровавленные, мчались они, спасаясь от ударов прикладов, и падали под ноги близких, мчавшихся в той же толпе…
В тот понедельник улицы Львова стали похожи на улицы Каунаса, на улицы Вильнюса, Белостока, Бреста, на улицы всех захваченных городов. На балконе львовского Оперного театра повешены 12 человек, на Стрелковой площади расстреляно 15, а в «Пассаже» на общее обозрение выставлен труп женщины, к которой штыком приколот ее грудной ребенок.
Москва знала об этих «неслыханных по своей жестокости преступлениях», Сталин знал об этих «неслыханных по своей жестокости преступлениях» и наверняка знал, что, если румыны войдут в Одессу, всем оставшимся здесь евреям грозит смерть.
Но мог ли он знать, что взрыв Дома на Маразлиевской ускорит эту почти неизбежную смерть и сделает еще более мучительной?
Мог ли он знать, какая реакция будет на взрыв, какими будут его последствия?
Мог, несомненно, мог!
Сталин мог знать о возможных последствиях взрыва Дома на Маразлиевской, поскольку взрыв этот был не первой такой диверсией.
Первой такой диверсией был взрыв Крещатика в Киеве…
Когда 19 сентября 1941-го гитлеровцы вошли в Киев, город, подсвеченный осенним солнцем и почти не пострадавший от бомбежки, поразил их своей красотой, и они сразу же стали располагаться в сердце его, на Крещатике.
О том, что произошло там дальше, рассказал очевидец этих событий – пятнадцатилетний мальчишка Толька – писатель Анатолий Кузнецов[10]:
«Комендатура облюбовала себе дом на углу улицы Прорезной, где на первом этаже был магазин «Детский мир», немецкий штаб занял огромную гостиницу «Континенталь», Дом врача превратился в Дом немецких офицеров…
Все это происходило так весело, чуть ли не празднично, и солнышко светило, подогревая хорошее настроение…
И тут раздался первый взрыв. Это было 24 сентября в четвертом часу дня…
Взрыв был такой силы, что вылетели стекла не только на самом Крещатике, но и на параллельных ему улицах.
Толпы побежали – кто прочь от взрыва, кто, наоборот, к месту взрыва, смотреть. В этот момент в развалинах комендатуры грянул второй, такой же силы, взрыв… Третий взрыв поднял на воздух кинотеатр, заполненный офицерами и солдатами. Поднялась невероятная паника…
Раскаленные развалины… дымились долго, даже в декабре я своими глазами видел упрямо выбивающиеся из-под кирпича струи дыма…».
Сегодня уже можно с уверенностью сказать: взрыв Крещатика организовал старший лейтенант госбезопасности Кудря.
Иван Кудря объявился в Киеве, так же, как Молодцов в Одессе, в середине июля. Впрочем, это был уже не Кудря, а совершенно другой человек: сын расстрелянного священника, скромный учитель украинского языка по имени Иван Кондратюк.
