Я стал судорожно вчитываться в текст. Буквы скакали и наседали друг на друга в моих глазах, и из их мельтешения на меня вдруг пахнуло летом. Пряным сеном, в котором мы с пацанами прятались от дождя, тиной из реки, куски которой мы подцепляли палкой и бегали друг за другом, крича «Сифа, сифа!». За запахом пришли и другие ощущения. Скрип тарзанки на ветке. Стрёкот куска картона в бешено крутящихся спицах велосипеда. Холод речной воды, когда вонзаешься в неё, спрыгнув с высокого моста. Уже усталое жужжание мухи, бьющейся в стекло солнечной веранды – я смотрю на неё и слышу, что бабушка плачет. «Бабуля, что случилось?», – испуганно и недоверчиво спрашиваю я, а бабушка отвечает: «По радио сказали, один очень хороший поэт умер, в Америке», а я смотрю на лето, наседающее со всех сторон на нашу дачу, и не понимаю, как можно умереть в такой замечательный день.
– Господи… Что это? Откуда это у Вас? – мой голос задрожал.
– Вот видите, – с пониманием смотрит на меня хозяйка, – будете брать?
– Я… Я не знаю… И у Вас ещё что-то есть?
– Конечно. У нас много бумаги. И можно найти всё что угодно.
– Подождите… А для чего Вам это? – я вдруг насторожился, – Вы что, кого-то шантажируете этим?
Хозяйка так искренне прыснула, что мне стало неловко за себя.
– Да чем же? Школьными тетрадками?
Мысль о шантаже ненадолго вернула мне равновесие, но теперь, лишившись её, я снова был в пустоте и недоумении.
– Хорошо… Что у Вас ещё есть?
Она молча ушла в подсобку, провела там минут пять и по возвращении вручила мне ещё один лист бумаги. Судя по виду, когда-то он был смят в комок, и только недавно разглажен.
Пробежавшись по первым строкам, я густо покраснел. Разумеется, я знал, кто скомкал этот листок. Я начал писать это стихотворение, будучи влюблённым девятиклассником, и даже не смог его закончить. Отсутствие таланта было очевидным даже для меня, в том состоянии. Сейчас же мне было непонятно, как я посмел дойти до второго четверостишия. И руки пронзил рефлекс – опять скомкать и опять бросить в угол.
– Ну-ну, это Вы бросьте, – ласково разжала мои пальцы хозяйка, – не надо товар портить.
Кривые, дрожащие строчки, с расплывающимися пятнами – вызванными, скорее всего, романтическими слезами – в последний раз мелькнули перед глазами, оставив после себя трогательную нежность по отношению к тому одинокому и влюблённому человечку на холодных улицах. Одноклассница, в которую я был тайно влюблён, так и не получила моего послания.
– Интересно, – задумчиво произнёс я, – а ведь она тоже что-то писала?
– Все мы что-то пишем, – пожала плечами хозяйка, и не дав мне ответить, добавила: – Раз уж Вы интересуетесь одноклассниками, кажется, там что-то мелькнуло… Секундочку.
Спустя несколько минут я держал в руках реферат по истории. В имени на первой странице я узнал своего одноклассника, Вадима. А через секунду вспомнил и сам реферат.
Он был написан не на двойных листочках, а на хорошей бумаге – я думаю, она бы подошла и для нашего принтера. Посвящён реферат был Ивану Грозному. И на первой странице, используемой как обложка, красовался яркий, мастерски написанный портрет царя. Вадим нарисовал его сам. А рядом с портретом красными чернилами была выведена оценка – единица. Кол.
Я вспомнил эту историю. Не так уж часто у нас ставили единицы. Двойки были больше распространены. А для единицы надо было совершить что-то из ряда вон выходящее. По мнению исторички, Вадим тогда совершил именно это. Она швырнула этот реферат ему на парту и громко, словно выступая на митинге, произнесла: «Бездарность!»
