Будь Мэри Стоун на пару лет постарше, она, несомненно, с легкостью смешала бы с грязью этого выскочку, напомнив о проблемах в его собственной семье. Увы, искусством подчинять людей своей воле она пока не владела. Так что Мэри всего лишь пристально смотрела на противника, словно стремясь пронзить его взглядом насквозь, пытаясь увидеть в нем то, что делало бы его жизнь оправданной.
«Господи, для чего такие живут?» – подумала она.
Она всегда задавала Богу прямые вопросы. Этому она научилась от отца. Годом раньше они вдвоем были в одной из церквей в центре города, Генри Стоун молился, и Мэри спросила его:
– Папа, о чем ты просишь Бога?
– Чтобы он сделал меня сильным, мой маленький ангел, – ответил Генри Стоун, вставая с колен перед распятием.
– А разве ты слабый? – удивилась маленькая девочка.
– Да, очень, – он грустно обвел взглядом благолепие храма. – Давай попросим вместе.
– Ты же не священник? – Мэри смотрела на него широко открытыми янтарными глазами.
– Боюсь, в их молитвах нет моей бол… нет моих переживаний, – Генри вовремя подобрал слово. – Богу от нас нужна прямота и честность, и я не собираюсь скрываться от Него за древними словами, хотя они и красивы… Вставай рядом со мной.
Она тут же присоединилась к нему. Генри, глядя на дочь, подумал, что ей эта молитва кажется куда более важной, чем ему. Вот бы ему такую же ревностность и искренность! Он встал рядом с дочерью на колени.
– Боже…
– Боже… – повторила маленькая Мэри.
– … ты все видишь и все знаешь… я жесток к своей жене, я невнимателен к своей дочери… – он посмотрел на дочку, и она увидела, насколько лицо отца стало серьезным. – Я хочу быть сильнее… хочу идти Твоим путем…но при этом не хочу… помоги мне или пошли кого-нибудь, кто поможет мне стать лучше, поможет мне обратиться к Твоему свету. Аминь.
– … к Твоему свету. Аминь! – закончила она.
Мэри слушала молитву отца и повторяла ее, на ходу меняя слова: «я» – на «он», «своей жене» – на «моей маме». Генри снова повернулся к дочери и увидел, что ее лицо стало крайне собранным. Вот бы его заместители так же внимательно слушали, как она!
Сейчас она так же смотрела на Роланда Чекринса, и он явно занервничал.
– Че пялишься, дура недоделанная? – скорчив гримасу, воскликнул он.
– Думаю, что ты слабый! Раз не можешь выйти один на один с любым из моего класса! – она услышала подъехавшее такси и, спокойно развернувшись, села в машину.
– В следующий раз я пропишу этой долб… долбаной богачке! – грозился вслед отъехавшей машине Чекринс. Проводив ее взглядом, он обратился к своим приятелям, кучковавшимся неподалеку:
– И почему это нельзя бить девчонок? Кто это вообще придумал?!
За грубостью мальчишки прятался страх. Он не мог забыть, как, стоя рядом с Мэри, хотел толкнуть ее, – но вдруг ему стало не по себе, и животный ужас приковал его ноги к тротуару. Ему было стыдно признать это не только перед друзьями, но и перед самим собой. Теперь оставалось только одно: побыстрее найти какую-нибудь новую жертву, за счет которой он сможет отвлечься от горечи поражения. Школьники уже расходились по домам, а значит, ему останется только кинуть в кого-нибудь пару камней издалека. С другой стороны, учебный год был в самом разгаре, и его внутренний зверь уже успел вдоволь насытиться страхом и обидой других детей. Перед тем, как вернуться к остальным, он пнул сетку школьного забора, и та виновато зашелестела в ответ.
