Другой такой саночной горки в Зге не было. Мы стартовали с вершины холма, откуда и развернут был пейзаж зимнего морозного рая. Один склон холма был крутой и впадал в вечерний снежный простор. Другойпологий, волнистый спускался к окраинной улочке, начинавшейся от железнодорожного переезда. Колея была замечательно вогнута, извивлена, обточена бесчислием полозьев, досок-фанерок, ног, задов, животов. Санки на спуске разгоняло неимоверно, взвивало на кочках, бросало из стороны в сторону – чем не бобслей – удержаться на них требовало немалой сноровки. Удержавшиеся вылетали на своём бешенном снаряде на ровный пустырь, проскакивали дорогу и тормозили на вязком взгорке, на заснеженных кучах гравия, оставленных с лета.
Пацаны катались ватагами. На верхушке холма приготавливалась к десантированию вниз лихая команда. Посылали сигнальщика на середину спуска, на поворот, с которого был виден железнодорожный переезд и дорога. Сигнальщик обеспечивал безопасность. Убедившись, что нет близких машин ни на переезде, ни на дороге, он махал рукой, и пацаны с весёлым вопёжем вереницей устремлялись вниз. Сигнальщик присоединялся к ним на повороте. Иногда строй сбивался, санки налетали друг на друга, опрокидывались, и по склону сползала копошащаяся, гогочущая куча-мала. Не обходилось без порванных курток-штанов, без синяков-ссадин, нешуточных ушибов. Но сколь незначимо это всё было в сравненьи с восторгом полёта вниз, дух взгоняющей скорости, особенно, когда ты лежишь на санках лицом вперёд, и перед глазами твоими разматывается рваная безумная лента колеи, опасно близкая, ждущая твоей оплошности, но ты знаешь, что всё будет хорошо, всё будет прекрасно, потому что ты везуч и отчаян…
Трижды я виделся с Миком Григорьичем в тот день. Трижды… Утром на пороге школы – Разметчик стоял на ступеньках и разговаривал с директрисой Лидией Васильевной. Увидев меня в кучке товарищей пятиклассников, он поманил меня пальцем, наклонился, ощупал меня своим завораживающим взглядом, провёл пальцами по моему лбу, словно смывая что-то.
– Будь осторожен, – сказал он.
Я беззаботно кивнул, – Ага, буду.
– Нет, – покачал он головой, – Нет, не свяжется. Ну иди.
Я пошел, а он продолжал с директором прерванный разговор.
По дороге из школы я встретил его на другой стороне нашей улицы, он кивнул мне как-то особенно значимо, улыбнулся ободряюще. Мне показалось, что он хотел что-то крикнуть или позвать меня к себе, я с удовольствием помчался бы через улицу, мне нравилось встречаться с ним, нравилась его непостижимая улыбка из-под усов, живая искристая бронза глаз, его странные спокойные слова. Но он не позвал и не крикнул, просто махнул рукой – пока, мол…
Относительно происхождения загадочного Мика Григорьича у пацанов было три версии, одинаково шикарные и привлекательные, но все три имеющие свои нестыковки. По первой – Мик Григорьич был инопланетянином, оставленным или забытым на Земле рассеянными соотечественниками. Но для инопланетянина у него был чересчур уж земной, малоэкзотичный вид. Другая версия утверждала, что он путешественник во времени, заброшенный из будущего. Но путешественники обычно долго не задерживаются на месте, а Мика Григорьича помнил с детства любой житель Зги. По третьей версии – Мик Григорьич являлся резидентом сразу нескольких иностранных разведок, выполняющим сверхсекретную миссию. Но для шпиона он был чересчур добр и открыт. А кроме того, шпионы ведь тоже люди, а значит, стареют. А Мик Григорьич почему-то совсем не изменялся, он был равно не молодой и равно не слишком старый.
