Но ту же переборол свою робость: если это так, то жрец должен был предупредить.
Перед входом в храм Геродот разулся. Чуть задержался, рассматривая сюжеты резных дверей из кедровой древесины. Такие же изображения он когда-то в юности видел на свитке в библиотеке Лигдамида, поэтому знал, что они означают рождение Геракла-Мелькарта и последующее основание им Тира.
На одной створке была изображена освободившаяся от бремени Астарта, возле ног которой лань выкармливала младенца Мелькарта. Сбоку к новорожденному богу подползала змея.
На другой створке еще одна змея кольцами обвила пылающий в языках пламени ствол оливы. Сидящий на верхушке священного дерева орел не спускал глаз с блуждающих Амбросийских скал – будущей опоры Тира.
Вслед за финикиянином Геродот перешагнул высокий порог, отделявший повседневний мир от мира божественного. При этом не удержался от того, чтобы потрогать нагретую солнцем поверхность изумрудной колонны.
Сразу же бросил быстрый взгляд на жреца – не заметил ли. А вдруг это святотатство? Потом пришла успокаивающая мысль: «Раз не огорожены, значит, можно… Скорее всего, простые адепты здесь вообще не ходят, а для жертвоприношений есть теменос…»
В пронаосе царил беспорядок. Геродот предположил, что гиеродулы отнесли сюда для временного хранения дары, собранные на священном участке после какого-то праздника.
А когда заметил среди даров глиняные фигурки обнимающихся мужчины и женщины, то обоснованно решил, что прошедший праздник посвящался свадьбе родителей Мелькарта – Демарусу и Астарте.
Чего здесь только не было: мягкие кошмы из пурпурной шерсти и тростниковые прикроватные циновки, вырезанные из слоновой кости фигурки… Корзины с овощами, фруктами, зерном… Завернутые в ветошь пироги… Домашнее печенье…
«Ясное дело, – рассуждал Геродот. – То, что портится на жаре, жрецы съедят за пару дней, а мясо, птицу и свежую рыбу гиеродулы уложили в мегаре под храмом на кусках льда… Так жрецы и в Дельфах поступают, потому что там Парнас рядом… А здесь Ливан».
Финикиянин остановился.
Повернувшись лицом к гостю, бросил:
– Дальше не пойдем… В наосе тебе не место.
Геродот протестующе выставил ладони:
– И не надо… Я все понимаю…
– Ты спрашивал про инкубацию, – ровным тоном сказал жрец.
Галикарнасец кивнул.
– Десять монет серебром, – коротко бросил финикиянин.
– Драхмы устроят?
– Да, – теперь кивнул жрец. – Приходи после захода солнца… Позвонишь в кандию…
Он показал на бронзовую чашу, из которой торчала ручка пестика.
– Меня зовут Хаммон. А тебя?
Геродот назвался…
К вечеру бриз внезапно стих. Когда закат измазал густыми багровыми мазками постройки Тира, а звуки гавани в наступившем безветрии стали звонче и отчетливей, Геродот снова поднялся по засыпанной крупным гравием вымостке к портику священного участка.
Остановившись в пронаосе храма, галикарнасец постучал пестиком по чаше. Раздался бархатистый вибрирующий звон. Где-то в глубине наоса слабо мерцало пламя неугасимого очага. Вскоре из полумрака показалась знакомая долговязая фигура жреца.
– Деньги принес? – вместо приветствия спросил Хаммон.
Геродот молча вынул драхмы.
Пересчитав плату, жрец исчез в храме, а когда вернулся, то в руках держал холщовый мешочек и кружку-хою с горячей водой. Галикарнасец настороженно смотрел, как финикиянин вытряс из мешочка на ладонь несколько бурых шариков, бросил их в кружку, после чего размешал пальцем.
