Дети бегали по улицам, размахивая засушенными свиными хвостами, которые символизировали пятую жертву Мелькарта – Эриманфского вепря. Особенно отчаянные привязывали к голове свиные уши, обидно хрюкали, толкались, а потом стремглав удирали от сверстников.
Замужние матроны обмахивались веерами из перьев чаек, делая вид, будто это перья медноклювых Стимфалийских птиц. Девушки угощали всех желающих яблоками из корзин, со смехом уверяя, что это те самые – из сада Геспера, правителя Гесперитиды. Никто им, конечно, не верил, однако яблоки тирийцы разбирали охотно.
Атлетичного вида мужчина в львиной шкуре и с суковатой дубиной в руке провел по улицам города белого критского быка, на спине которого сидела прекрасная обнаженная тирийка, символизируя украденную Зевсом финикийскую принцессу Европу.
Бык сопел, упрямо упирался в вымостку могучими ногами, но покорно следовал за бутафорским Гераклом, когда тот дергал привязанную к кольцу в носу животного веревку.
Горожане пронесли по Священной дороге соломенные чучела великанов – рогатых, с торчащим детородным органом, увешанных трупиками крыс и мышей, чтобы поджечь их на пристани, а потом сбросить в море под крики, улюлюканье и свист толпы. Это действие означало смерть Антея.
Затем праздничное шествие-помпэ двинулось к храму Мелькарта, где тирийцам предстояло насладиться традиционным жертвоприношением в честь основателя города.
Галикарнасец, бородатый, загорелый, с ежиком жестких волос на голове и в хитоне из знаменитой пурпурной сидонской шерсти мало чем отличался от горожан.
Чтобы еще больше походить на тирийца, он повязал голову белой тенией с надписью «Алкид», что означало фиванское имя Геракла, данное ему при рождении матерью Алкменой. С шеи Геродота на грудь свисала гирлянда из головок бодяка с фиолетовыми цветками.
Вместе с толпой галикарнасец прошел сквозь знакомый портик на священный участок, откуда поток адептов понес его в сторону алтаря. Увитый плющем и оливковыми ветвями домик-наиск светился изнутри зажженными вокруг бетэля свечами. Розовый постамент едва виднелся из-под груды букетов и подношений.
Коллегия из пяти жрецов ожидала адептов возле жертвенного стола, стоя лицом к востоку. Они выглядели так же, как и Хаммон: длинный белый хитон с блестками, безволосая голова, миртовый венок, в руках оливковая ветвь. Лишь один из них держал жезл – золотой стержень с сидящим на навершии орлом.
«Вот этот с жезлом и есть глава фиаса Мелькарта… – догадался Геродот. – Что-то вроде нашего архиерея. Остальные – иерофанты рангом пониже… А голову бреют по той же причине, что и египеские жрецы. Чтобы вши не кусали во время службы. Чесаться в такой ответственный момент некрасиво».
Он вдруг с изумлением увидел, как гиеродулы привели детей – двух мальчиков и девочку. Девочке и одному из мальчиков на вид можно было дать не больше десяти лет, другой мальчик казался чуть старше.
Галикарнасец заподозрил недоброе.
Подобравшись поближе к Хаммону, он шепотом спросил:
– Дети зачем?
Жрец повернулся к нему вполоборота и недовольным голосом бросил:
– Жертвоприношение.
Геродот задохнулся от возмущения. Такой дикой жестокости он не встречал даже в варварских странах Малой Азии. Финикияне производили на него впечатление людей, воспринявших не только религию эллинов, но и многие из эллинских обычаев. Гостеприимство, свадебные и похоронные обряды, воспитание юношей в гимнасиях…
