«Рабом я уже был, – с иронией подумал он. – А теперь вот стал рабовладельцем… Поистине Мойры скрутили из кудели времени причудливо вьющуюся нить… Куда еще приведут меня ее витки?»
Харисий с Леократом вернулись поздно ночью. Дремавший на полубаке Геродот сперва услышал плеск весел, потом правый борт осветился огнем факела.
Поднявшись на борт после келейста, мореход бросил факел в море – открытый огонь на корабле ни к чему. Хватит света от сторожевого масляного фонаря на форштевне.
Да и луна этой ночью особенно яркая. Вон она, почти круглая, бугристая, такая близкая, отливает матовым блеском, словно прожаренный блин на сковородке.
– Ну как? – поинтересовался Геродот.
Вместо ответа Харисий звонко поцеловал собранные в щепоть пальцы.
Потом взволнованно рассказал:
– Девочки – что надо… Молодые да опытные… На теле ни одного волоска, пахнут благовониями… Всего тебя вылижут… А как выгибаются – будто танцуют под тобой… И вроде не притворяются, сжимают тебя там, натурально так кричат… Взяли с каждого по целой драхме… Так оно того стоит… Как сам?
– Все в порядке. – Галикарнасец кивнул на лежавший возле рубки мешок с глиняными черепками.
– Да… – вспомнил вдруг мореход. – Там одна такая цыпочка была… Вроде как старшая у них. Они ее пундекитой называли… Уж не знаю, имя это или должность… Но хороша… Грудь – во!.. Бедра широкие, при этом ноги длинные и стройные, лодыжки и запястья тонкие… Породистая… Я ее хотел оприходовать. Выпятил перед ней своего набухшего Геракла… А она смеется, отнекивается, показывает на других… Так вот… Пундекита эта неплохо говорит на койнэ… Рассказала, что завтра у них праздник любви, потому что полнолуние… Приглашала нас… Но мы точно не пойдем, не эфебы уже… На пару заходов в сырой грот хватило – и ладно… Иди ты!
Геродот понимающе улыбнулся. После Египта он пристрастился к посещениям афинских домов терпимости – диктерионов. В притворно страстных объятиях диктериад нетрезвый историк забывал про тупую боль в сердце, которая накатывала на него каждый раз, когда он думал о Тасуэи.
Сходить к харимту? Да запросто. В конце концов, он мужчина, самец, изголодавшийся за время плавания по самке, животное с налетом хорошего воспитания и способностями к литературному творчеству. Тем более, что задание Перикла в Финикии можно считать выполненным.
«Решено, завтра иду в храм Астарты, – подумал Геродот. – А в Библ поплывем через день на рассвете».
2
Геродот отложил палетку Мнемхотепа только поздним вечером.
Свернутое в трубочку донесение он всунул в футляр из твердого самшитового дерева. Потянулся, расправил плечи, допил воду из фляги. Все, что галикарнасец узнал в Пелусии, Тире, Аке и Сидоне о персидских флоте и войсках, было переписано на папирус твердым, аккуратным почерком, чтобы Перикл не ломал голову над донесением своего разведчика.
Теперь можно подумать о заслуженном отдыхе. Представив себе, какие удовольствия ждут его в храмовом диктерионе, Геродот улыбнулся. Детям он ничего на словах объяснять не будет, достаточно махнуть рукой в сторону берега, после чего соединить два указательных пальца и изобразить губами поцелуй.
К священному участку перед храмом Астарты галикарнасец добрался только после заката. Астартеон оказался уменьшенной копией святилища Мелькарта в Тире. Такой же величественный, покрытый резными кедровыми панелями, окруженный ореолом факельного сияния. Только колонны по обеим сторонам двери на этот раз были из черного камня.
