Горы и встречи. 1957 - страница 13

. Опять в этой фреске «величественный горный фон, открывающийся в глубине (композиции. – А.М.)»[77]. И последователи Мазаччо тоже ассоциируются для Знамеровской с горцами: «…короткого расцвета достигает рано оборвавшееся могучее творчество Андреа дель Кастаньо, сурового крестьянина-горца, более всего близкого Мазаччо монументальной силой, демократизмом и драматическим мироощущением»[78].

«Мазаччо» – плод долгого развития ученого, итог созревания и отстаивания ее концепции истории искусства вообще и истории искусства итальянского Ренессанса в частности. Защита докторской диссертации Знамеровской, по материалам которой была издана книга, протекала драматично. Сама процедура защиты длилась шесть часов, она проходила при двух отрицательных внешних отзывах. Считалось, что концепция Знамеровской о простом товарном хозяйстве как почве культуры Ренессанса несостоятельна, так как дискуссия о социальном базисе Ренессанса была к этому времени уже закрыта, а результатом ее стали постулаты, которые не подлежали обсуждению. Между тем Знамеровская заново поднимает эту проблему и формулирует свою концепцию, получающую в книге убедительную аргументацию. Мы уверены, что со временем этот труд ученого будет открыт заново и будет понято его значение для понимания переворота, происходящего в эпоху Возрождения. Знамеровская долгое время изучала искусство Ренессанса, читала по нему курс лекций, писала статьи и книги о мастерах этой эпохи, ездила в Италию в 1961 г., но, чтобы оживить исследуемые образы в своем сознании, она привлекала свой жизненный опыт, и здесь для нее огромную помощь оказал опыт общения с природой и людьми Кавказа, зафиксированный, осмысленный и проанализированный в книге «Горы и встречи».

Видимо, кавказские впечатления Знамеровской помогали ей и в истолковании и интерпретации творчества Веласкеса. Как уже указывалось, рукопись книги, изданной в 1978 г., была готова еще к 1966 г. и хранится в Ленинградском отделении ЦГАЛИ (Ф. 122. Ед. хр. 3). В отличие от Риберы, Караваджо, Сальватора Розы и Мазаччо, Веласкес – придворный живописец, человек скорее замкнутый и даже флегматичный, но в нем присутствует та внутренняя несгибаемость и верность своему творческому кредо объективного наблюдателя жизни, которые должны были импонировать Знамеровской. В «Веласкесе» кавказские реминисценции не столь явны. Но можно предположить, что именно Кавказ вспоминала Знамеровская, когда писала о «Поклонении волхвов» (Мадрид, Прадо), что «в ночной сцене Мадонна изображена в виде простолюдинки, закутанной в платок и держащей на коленях плотно завернутого ребенка. Это усиливает конкретную жизненность сцены, происходящей в декабре, когда даже в Андалусии достаточно холодно, особенно ночью»[79]. Или когда описывала «Севильского продавца воды» (Лондон, Эпслихаус): «…картина полна вдохновения. Она говорит о живом чувстве благословенной прохлады в тяжкий зной под глубоким навесом, о священной свежести чистой воды, от которой запотел стакан, о живой симпатии к изображенным людям, об уважении к горделивой осанке старика, пронесшего высокое человеческое самосознание сквозь долгие годы испытаний и лишений»[80]. Или когда смотрела на конный портрет Бальтасара Карлоса (Мадрид, Прадо): «В соответствии с возрастом инфанта Веласкес выбрал и момент суток, и определенный период в жизни природы. Картина изображает раннее весеннее утро. Синеватые горы покрыты снегом, белый туман поднимается из глубины долины. Освещение холодное, серебристое. По небу несутся серо-сизые облака с белыми краями. Кажется, зритель ощущает свежесть того ветра, который развевает гриву и хвост пони, играет розовым шарфом инфанта, гонит облака и проносится со свистом среди пустынных, диких просторов пейзажа. Картина отличается исключительной правдивостью и красотой колорита»