Читать онлайн Уилбур Смит - Горящий берег

Майкла разбудила безумная ярость пушечной пальбы. В предрассветной тьме множество артиллерийских батарей с обеих сторон гряды совершали непристойный ритуал принесения свирепых жертв богам войны.

Майкл лежал в темноте под шестью шерстяными одеялами и смотрел, как через щели палатки, словно страшное северное сияние, пробиваются огни разрывов.

Одеяла на ощупь были холодные и влажные, как кожа мертвеца, мелкий дождь стучал по брезенту над головой. Холод проникал сквозь одеяла, но Майкла согревала слабая надежда. Совершать полеты в такую погоду невозможно.

Ложная надежда быстро угасла: прислушавшись к канонаде, Майкл сумел по этим звукам определить направление ветра.

Ветер снова юго-западный, он приглушает какофонию боя. Майкл вздрогнул и натянул одеяла повыше, до самого подбородка. Как бы подтверждая его прогноз, мелкий дождь внезапно прекратился. Стук капель по брезенту стал тише, потом почти исчез: вода падала только с яблонь – ветви под неожиданными порывами ветра встряхивались, точно вышедший из воды спаниель, и обрушивали капли на крышу палатки.

Майкл решил, что не станет тянуться к золотым часам на перевернутом упаковочном ящике, заменявшем стол. Все равно скоро вставать. Он плотнее закутался в одеяла и задумался о своем страхе.

Боялись все, но суровые условия их жизни и полетов и обстоятельства смерти не позволяли говорить о страхе даже в самых уклончивых, обтекаемых выражениях.

«Стало бы мне легче, – подумал Майкл, – если бы вчера вечером, когда мы пили виски и обсуждали завтрашние действия, мог сказать Эндрю: Я ужасно боюсь того, что нам предстоит?»

Он улыбнулся в темноте, вообразив смущение Эндрю; тем не менее он знал, что Эндрю чувствовал то же самое. Это выдавали его глаза и то, как дергалась тогда его щека – ему приходилось то и дело касаться ее рукой, чтобы унять подрагивание. У всех ветеранов свои странности: у Эндрю дергается щека, и он постоянно сосет пустой мундштук, как ребенок соску. Майкл во сне так громко скрежещет зубами, что сам от этого просыпается; он до мяса обгрызает ногти на левой руке и каждые несколько минут дует на пальцы правой, словно притронулся к горячим углям.

Страх делает их всех слегка ненормальными и заставляет слишком много пить, чтобы притупить обычные реакции. Но они ведь и без того немного не в себе, и алкоголь словно не действует на них, не притупляет зрение и не замедляет движение ног на резиновых педалях. Нормальные погибают в первые три недели, падают как подкошенные, как сосны во время лесного пожара, или разбиваются о раскисшую, вспаханную разрывами землю с такой силой, что кости разламываются и их осколки протыкают плоть.

Эндрю продержался четырнадцать месяцев, Майкл – одиннадцать; это во много раз больше, чем отпущено богами войны людям, летающим на хрупких конструкциях из проволоки, дерева и брезента. И вот они дергались и ерзали, подмигивали и пили виски, издавали короткие смешки и сконфуженно шаркали ногами, а на рассвете лежали на койках, холодея от ужаса, и прислушивались к звукам шагов.

Майкл услышал шаги; должно быть, час более поздний, чем он предполагал. Подходя к палатке, Биггз выругался, наступив в лужу; его сапоги издавали в грязи непристойное чмоканье. В щели стал пробиваться свет его фонаря; Биггз повозился с завязками клапана и, пригнув голову, вошел.

– Прекрасное утро, сэр, – произнес он бодро, но негромко – из уважения к тем офицерам в соседних палатках, у кого сегодня нет вылетов. – Ветер юго-юго-западный, сэр, небо проясняется. Над Камбре видны звезды…

Биггз поставил принесенный поднос на перевернутый ящик и принялся подбирать одежду, которую Майкл накануне вечером побросал на пол.

– Который час?

Майкл изобразил пробуждение от глубокого сна, зевал и потягивался, чтобы Биггз не догадался о часе ужаса и легенда оставалась бы ничем не замаранной.

– Полшестого, сэр. – Биггз закончил складывать одежду Майкла и подошел к нему с толстой фарфоровой чашкой какао. – Лорд Киллиджеран уже встал и ожидает в кают-компании.

– Да он просто сделан из железа! – простонал Майкл.

Биггз достал закатившуюся под койку пустую бутылку из-под виски и поставил ее на поднос.

Майкл выпил какао. Биггз взбил мыльную пену в чашке для бритья и, пока офицер, сидя в кровати с наброшенными на плечи одеялами, действовал опасной бритвой, держал перед ним зеркало из полированной стали и подсвечивал фонарем.

– Какие ставки? – спросил Майкл гнусаво: он зажал ноздри пальцами и приподнял кончик носа, чтобы побрить верхнюю губу.

– Три против одного на то, что ни вы, ни майор не попадете в списки раненых или убитых.

Майкл вытер бритву, оценивая ставки.

Сержант, который принимал ставки, до войны был букмекером на скачках в Аскоте и Эйнтри. И вот этот субъект оценил, что с вероятностью один к трем до полудня Эндрю, или Майкл, или они оба будут мертвы, а противная сторона потерь не понесет.

– Сурово, а, Биггз? – спросил Майкл. – Я о том, что мы оба.

– Я ставлю на вас, сэр, – ответил Биггз.

– Отлично, Биггз, поставьте и от меня пять соверенов.

Он показал на кошелек, лежавший рядом с часами. Биггз достал оттуда пять золотых монет и спрятал в карман. Майкл всегда ставил на себя. Дело верное: если проиграет, огорчаться будет некому.

Биггз согрел брюки Майкла над стеклом лампы, и Майкл нырнул в них, выбравшись из-под одеял. Он заправлял в брюки ночную сорочку, а Биггз тем временем продолжал исполнять сложный обряд, чтобы предохранить своего подопечного от холода в негерметичной кабине самолета. Поверх сорочки пошел шелковый жилет, затем две шерстяных рыбачьих стеганых куртки, еще один жилет, кожаный, и, наконец, офицерская шинель с обрезанными полами, чтобы не цеплялась за ручки управления самолетом.

Вскоре Майкл был укутан так плотно, что не мог нагнуться и самостоятельно обуться. Биггз склонился перед ним и надел на босые ноги шелковые носки, потом две пары шерстяных высоких носков и, наконец, высокие сапоги из шкуры антилопы куду, которые Майкл пошил себе в Африке. Сквозь их мягкую гибкую подошву летчик чувствовал резиновые педали управления. Когда он встал, его стройное мускулистое тело под множеством одеяний казалось коренастым и бесформенным, а руки торчали, как крылья пингвина. Биггз открыл перед ним клапан палатки, а потом светил, пока они по доскам шли через сад к офицерской кают-компании.

Проходя мимо других темных палаток под яблонями, Майкл слышал в них кашель и шорохи. Никто не спал, все слушали звуки шагов, все боялись за него, а некоторые, может быть, радовались, что не им сегодня вылетать против аэростатов.

На краю сада Майкл на мгновение остановился и посмотрел в небо. С севера накатывались темные тучи; сквозь них просвечивали звезды, которые, однако, уже бледнели с рассветом. Эти звезды оставались по-прежнему чужими для Майкла; хотя он теперь узнает созвездия, это не его любимые южные звезды: Южный Крест, Ахернар, Аргус и другие. Поэтому он опустил взгляд и побрел вслед за Биггзом и покачивающимся фонарем.

Кают-компания эскадрильи размещалась в разрушенном склепе; его перекрасили, закрыли брезентом дыры в крыше, и здесь стало тепло и уютно.

Биггз отошел от входа.

– Когда вернетесь, сэр, я отдам ваш выигрыш, пятнадцать фунтов, – сказал он.

Биггз никогда не желал Майклу удачи, чтобы не сглазить.

В очаге трещали дрова, а перед огнем, поставив ноги в сапогах на решетку, сидел майор, лорд Эндрю Киллиджеран; слуга тем временем убирал грязные тарелки.

– Овсянка, мой мальчик, – приветствуя Майкла, майор выпустил из белых зубов янтарный мундштук с сигаретой, – с растопленным маслом и патокой. Лосось, сваренный в молоке…

Майкл содрогнулся.

– Поем, когда вернемся.

Его желудок, который и так уже сводило от тревоги, заныл от густого запаха лосося. Благодаря дяде, служившему в Генеральном штабе, Эндрю наладил бесперебойное снабжение эскадрильи лучшими продуктами из своего родового поместья на высокогорье: шотландской говядиной, куропатками, лососиной, олениной с приправами, яйцами, сыром, джемами, консервированными фруктами, а также произведенным на принадлежащей семье фабрике знаменитым солодовым виски с непроизносимым названием.

– Кофе для капитана Кортни! – приказал Эндрю дежурному капралу и, когда тот подошел, сунул руку в карман подбитого мехом летного комбинезона, достал серебряную фляжку с вделанным в крышку большим кристаллом дымчатого кварца и долил в горячий кофе щедрую порцию виски.

Первый глоток Майкл задержал во рту – ароматный виски щипал язык, – проглотил и почувствовал тепло в пустом желудке и почти сразу приток алкоголя в кровь.

Он улыбнулся Эндрю.

– Волшебство, – хрипло прошептал Майкл и подул на пальцы.

– Вода жизни, мой мальчик.

Майкл любил этого франтоватого коротышку, как никого, даже больше родного отца, больше дяди Шона, который раньше был основой его существования.

В самом начале складывалось иначе. При первой встрече Майкл с недоверием отнесся к неожиданной, почти женственной красоте Эндрю, его длинным изогнутым ресницам, мягким, полным губам, аккуратному маленькому телу, изящным рукам и ногам – и высокомерию.

Однажды вечером, вскоре после прибытия в эскадрилью, Майкл учил других новичков игре в бок-бок. По его указаниям одна команда выстроилась у стены пирамидой, а другая пыталась эту пирамиду разрушить, бросаясь с разбега на верх сооружения. Эндрю дождался, пока этот шумный хаос закончится, отвел Майкла в сторону и сказал:

– Мы понимаем, что вы явились откуда-то из-за экватора, и попытаемся сделать скидку на ваши колониальные привычки. Однако…

С того момента их отношения были напряженными и холодными, и они внимательно наблюдали друг за другом – как летает, как стреляет.

Еще мальчишкой Эндрю научился вносить поправки при стрельбе по шотландским куропаткам, летящим в сильный ветер всего в нескольких дюймах над вереском. Майкл овладел тем же искусством при охоте на эфиопских бекасов и тетеревов, взлетающих на быстрых крыльях в африканское небо. Оба смогли приноровить это мастерство к стрельбе из пулемета «виккерс», установленного на «сопвиче» модели «Пап»[1], когда положение в пространстве все время меняется по трем осям координат.

Они наблюдали за полетами друг друга. Умение летать – это дар.

Те, кто им не обладал, гибли в первые три недели; те, кто обладал, выдерживали чуть дольше. Месяц спустя Майкл оставался в живых, и Эндрю заговорил с ним впервые с вечера игры в бок-бок.

Он сказал только:

– Кортни, сегодня вы летите в моем звене.

Им предстоял обычный полет вдоль линии фронта.

Нужно было испытать двух новичков, накануне прибывших в эскадрилью из Англии, с общим налетом пятнадцать часов. Эндрю называл их кормом для «фоккеров»; обоим по восемнадцать, оба розовощекие и рвутся в бой.

– Высший пилотаж изучали? – спросил у них Эндрю.

– Да, сэр, – прозвучало в один голос. – Мы делали петлю.

– Сколько раз?

Они смущенно потупились.

– Один.

– Боже! – Эндрю громко всосал воздух в пустой мундштук.

– Срыв потока[2]?

Они смотрели, не понимая. Эндрю схватился за голову и застонал.

– Срыв потока, – доброжелательно вмешался Майкл, – это когда ваша скорость резко уменьшается и самолет начинает падать с неба.

Оба покачали головами – опять одновременно.

– Нет, сэр, никто нам этого не показывал.

– Гуннам вы оба понравитесь, – прошептал Эндрю и отрывисто продолжил: – Правило номер один. Выкиньте из головы высший пилотаж, забудьте о петлях и обо всем прочем. Пока вы будете висеть вниз головой, немец прострелит вас от гузна до ноздрей, понятно?