Спой мне песню, про все что угодно,
лебединую песню, кумач!
Вижу я сквозь прощальные слезы
ГУМ и МХАТ, и Турксиб, и КамАЗ.
Вижу я – от Москвы до окраин
светлый путь, светлый план ГОЭЛРО,
вижу первенцев я пятилеток
и настенную роспись метро,
вижу, как под футболкой трепещет
комсомолки упругая грудь,
как веселый монтажник-высотник
в облаках завершает свой труд,
и раскосых ребят-хлопководов
у фонтана на ВДНХ,
слышу слаженный рокот моторов
и рассветную песнь пастуха.
Сварщик с поднятой маскою! Брат мой!
Как хорош ты и как белозуб!
Вьется солнцу и ветру навстречу
непокорный мальчишеский чуб!
Светлый путь, мой ровесник, товарищ,
звон бокалов на свадьбе твоей,
и седого путиловца тосты,
и картавая песня детей!
Светлый путь, светлый мальчик из гипса,
мальчик Ленин… Давай помолчим.
И присядем, дружок, на дорожку,
закурив мой «Дымок», погрустим.
Растяни же гармонь на прощанье,
Авель-Каин, родимый мой брат.
До свиданья, ты умер не дрогнув,
Отстоявши родной Сталинград!
Волга-Волга, Любовью Орловой
ты не так наполняешь сердца,
как великой любовью народной
окровавилась Русь до конца!
Мать Отчизна! Я сам подыхаю,
так что, что уж тут мне говорить.
И ума приложить не умею,
как тебя мне не петь, не любить.
Ах ты, глупая, бедная, злая,
потом с водкой пропахшая мать.
Мама родная, что же ты, мама?
Что ж ты пялишься в душу опять?
Эх, кудрявая, что ж ты не рада?
Что ты воешь, дурында моя?
За мученья, за гибель – я знаю,
все равно – принимаю тебя!
И не нужен мне берег турецкий,
и чужая жратва не нужна.
Ничего мне не надо, маманя!
Поднеси мне хмельного вина.
Я гляжу сквозь прощальные слезы,
хоть неведом назначенный срок.
Дай укутать тебя напоследок
в оренбургский пуховый платок.
