Час назад Домаша задержалась бы здесь на полдня. Теперь же торопливо спешила за мужем, оттягивая Яньку, прилипавшую к каждой пестрой тканине.
В суконном ряду зашли в свою лавку. Олекса подождал, пока Нездил отпускал товар, после осведомился, как идет торговля, посмотрел записи. Нездил, маленький, невзрачный, тревожно заглядывал в вощаницу из-за локтя хозяина, торопливо объяснял…
Ни хорошо, ни худо. Олекса бросил вощаницу, не досмотрев до той записи, за которую Нездил трясся всем телом. Тот, мелко перекрестившись за его спиной, тотчас подхватил и спрятал вощаные доски – редко бывал хозяин так небрежен!
– Не успеем расторговатьце до воды? – спросил Олекса.
– Навряд.
– Завид-то расторговалсе весь!
– Завид сорок летов дело ведет, а мы начинаем только…
«Да, зря давал серебро Максиму. Ох и ловок, плут! – горько усмехнулся, не мог обижаться на Гюрятича всерьез. – Ловок, а попал, как и я, в ту же вершу!» Задумался: «Кому бы сбыть до воды сукна? По дворам разве послать? Эх, припозднился я с товаром, всё раковорцы проклятые!»
Нездил мялся, желая еще что-то сказать. Кивнув Домаше – отойди! – Олекса нетерпеливо повернулся к Нездилу:
– Ну?!
– Ратибор Клуксович заходил! – вполголоса ответил Нездилка и заметался жидкими глазами по сторонам, заметив, как, свирепея, побледнел хозяин. – Тебя прошал, видеть хочет…
– Небось, прийтить велел?
Нездил кивнул, еще больше забегав глазами.
– Ладно, моя печаль. Торговать хочет через меня… – пояснил Олекса, отворачиваясь, и про себя добавил: «Новгород князю Ярославу продать ладитце…»
Вот и пришло оно. Ждать было всего тяжельше. А так, как-то враз словно легче стало. По первости спросит, почто у Кондрата не был… Ну, теперича поглядим, умен ли ты, купец. Силой тут не возьмешь, а баять тоже всяко можно…
Выйдя из лавки, тряхнул головой Олекса, круто повернулся к жене:
– Купи, чего нать! А ты, Онфим, персиянца поглядишь!
Домаша улыбнулась робко и благодарно.
Пока она набирала зеленого и желтого шелку себе и свекрови, белил на белку, мыла – на другую белку и присматривала бухарскую лазоревую с белыми цветами хлопчатую зендянь Яньке на сарафан, Олекса, мешая русские, татарские и персидские слова, поговорил с толстым рыжебородым купцом о путях. Тот жаловался: где-то у Хвалынского моря было размирье, и оттого стояла дороговь на все товары. Сам он приехал в Новгород за полотном, а полотно возил еще далее своей земли, в Индию.
Уставившемуся на него во все глаза Онфиму купец протянул на ладони липкую коричневую палочку с сильным и пряным незнакомым запахом.
– Волога, – старался объяснить он, показывая на рот, – кушати!
Онфимка, оробев, попятился было.
– Бери, бери, Онфим, – ободрил его Олекса. – Отведай персицкой сладости!
Поблагодарив купца, двинулись дальше. Онфим, осмелев, стал пробовать восточное лакомство.
– Онфиме, дай мне кусочек откусить! – шепотом запросила Янька.
– Не дам!
– Дай, Онфиме, я тебе баску даю, у меня есть!
Онфим наконец расщедрился:
– На!
– Кыш, кыш, Янька, Онфиме, не балуйте! – одергивала Домаша расшалившихся детей.
Олекса искоса осмотрел семейство. Уже у всех от воды раскисла обувь. Домашины цветные двухслойные выступки, как ни береглась, тоже размокли и забрызгались грязью. Куда теперь? Ему бессознательно хотелось еще оттянуть неизбежную встречу с Ратибором.
Устав бродить по торгу, он повел семью в мастерскую изографа Василия. Давно ладился заказать образ Параскевы-Пятницы доброго письма, тут собрался наконец.
