– Вальтер!
– Может, и замуж! – обрадованно воскликнула Ларка, вот дура, промолчала бы, видит, отец, как кастрюля с бешеным супом.
– Вон что?!.. – воззрился на неё отец, хлопнув ладонью по столешнице.
– Вальтер! Лариса! Всё! Кончен разговор! Лара в школу щас же! И ни слова больше! Поговорим, когда придёшь… – мама ещё пыталась сохранить мир.
– Если приду! – Лариса вскочила.
Вскочил и отец:
– Что такое? Что ещё я слышу?! Всё, кончила учёбу?! ЕГЭ сдала на 300 баллов?! – заорал и он.
– Может и кончила! Не всё вам…
– Ах ты… – отец задохнулся от возмущения, – выросла…
– Лариса! Пожалуйста, в свою комнату иди… – тихо сказала мама. – Вэл, я прошу тебя, езжай сейчас на работу, дай мне… поговорить с ней.
– Да что тут говорить, не видишь, она издевается! Нарочно провоцирует, чтобы… – завёлся отец.
– А ты матери фонарь поставил, это не издевательство?! – взвизгнула Лариса.
Отец побледнел, но больше побледнела мама, поднимаясь.
– Молчать! – произнесла она тихо и твёрдо. – Или я сейчас же уйду из этого дома, если здесь никто никого не уважает и не слышит!
Это было сказано так спокойно и холодно, мамой, которая никогда не говорила ничего похожего, никогда не угрожала. Но если предупреждала, то выполняла всегда. Поэтому в детстве мы боялись только её наказаний, они были всерьёз.
Все разом замолчали и начали расходиться с кухни. Я встал последним, уже когда щёлкнул замок в прихожей, закрываясь за отцом.
– Саша… – сказала мама, не глядя на меня, и снова опустившись на стул, – ты извини, что скандал… ночью. И теперь… Иди в школу, скажи там, Лариса сегодня пропустит первый урок.
– Ты расстроилась? – спросил я.
Мама подняла на меня огромные грустные глаза и спросила:
– Как ты думаешь, Саша, Лариса влюблена, или это просто… забастовка?
– Думает, что влюблена.
Мама помолчала несколько мгновений и спросила ещё, хмурясь:
– Ты его видел? Как ты считаешь, он… Вообще, всё это серьёзно?
Я качнул головой:
– С его стороны – нет, – уверенно сказал я.
Я и правда уверен в том, что говорю, этот Гриша, уже взрослый со своей взрослой жизнью, просто развлекается с очередной дурочкой, а для Лариски первые взрослые отношения.
– Ты что-нибудь о нём знаешь?
– Он программист, айтишник, вот где работает, я не помню. Ему лет… может и тридцать. А может, двадцать семь. Они познакомились-то при мне, в кофейне: она капучино вылила на него, – усмехнулся я. То была и правда смешная сцена.
– Как?
– Как всегда: руками махала, рассказывала, как она решала математику на контрольной, Лобачевский то же мне… Ну и смахнула чашку, он по проходу шёл… она извиняться, хорошо не обварила. Но он обаятельный, не рассердился даже, улыбнулся и сказал, что полностью её простит, если она даст ему свой номер.
Мама вздохнула, покачав головой:
– Ясно, опытный… ходок.
Обычно она не говорит таких слов, но сегодня всё необычно. Хорошо, если только сегодня, а не с сегодняшнего дня…
Мне тоже в это утро было не по себе. Всё было не как всегда: и вчерашняя перепалка, и Майина разбитая губа, но особенно то, что она сказала, что уйдёт из «этого дома». Я не могу сейчас думать больше ни о чём. Ни о том, что моя дочь вдруг стала взрослой, как уложить это в мою голову и что с этим делать, с её новой жизнью, с её этим мужиком и моей злостью на них и их нахальством. Ни тем более о работе и том, что сегодня операционный день. Я могу думать только о том, что под моими ногами треснула земная кора…
