– Ты знаешь, Ю-Ю, иногда я думаю, что мы приходим на землю, чтобы не так прожить эту жизнь, измучиться, что-то понять и в будущей жизни, которая, конечно, не на земле уже будет происходить, жить иначе. Делать правильный выбор, делать его вовремя, включать зрение не в глазах, но в сердце…
– Май, твои дети выросли. Уже никто не отнимет их у тебя. И меня уже никто не посадит, давно закрыто М-ское дело, больше ничто не мешает тебе уйти от Юргенса, – сказал я уже без обиняков.
Она взглянула на меня, подняв тяжёлые веки, отягощённые длинными ресницами, которые в этом отвесном свете совсем скрывали её глаза. И помолчав, сказала:
– Вина нет у тебя, небось?
– Есть, отчего же. На любой вкус. У меня бывают пьющие люди, Неро, например. И другие наши приятели, ты же знаешь, так что выпивки хоть залейся на такие случаи. Это от себя я запираю.
– Запираешь? – она удивлённо посмотрела на меня. – А что ты вообще пить-то бросил? Ты никогда особенно не увлекался.
Я вышел с кухни, в простенке к передней у нас был чулан, где и стояли у меня бутылки со спиртным, запертый на ключ.
– «Не увлекался», – усмехнулся я, вставая. – Много ты знаешь, кукла. Бросил, потому что появилось во мне желание упиться насмерть.
Я вышел с кухни, в простенке к передней у нас был чулан, запертый на ключ, где и стояли у меня бутылки со спиртным.
– Ты что? С чего это?
– С того самого, – мрачно пробормотал я. – Спрашивает ещё… Что выпить-то хочешь?
Маюшка подошла ближе, входя за мой в чулан.
– Вон ты как тут всё… я и не замечала, думала шкаф и шкаф, – сказала она, разглядывая чулан из-за моего плеча.
– У меня и холодильник есть.
– Что, и брют есть?
– Обижаете, деушка. Есть, что хочешь. И крепкое, и игристое, и десертное и семидульче… Только к шампанскому надо было и закуску приобресть, – хмыкнул я.
– Кто ж знал, что посреди ночи выпить захочется…
Я открыл холодильник, где в морозилке лежали бутылки с водкой, а на полках шампанское, сухие и полусладкие вина. Всякие виски и текилы с коньяками и ликёрами стояли просто по полкам шкафа, ключ от него я хранил тут же в чулане на гвозде.
– Так не слишком и запираешь-то, вон ключ, – сказала Маюшка, когда я, достав бутылку, закрыл свои припасы и повесил ключ на место.
– Так пока буду брать его, в скважину всовывать, глядишь и опомнюсь…
– «Опомнюсь»… – она посмотрела на меня. – Пошли, сходим в магазин? Купим закуски, какую-нибудь клубнику или икру…
Я улыбнулся:
– До метро почти придётся тащиться. Все окрестные, с тех пор как запретили продавать спиртное после десяти вечера, позакрывались.
– Вот и проветримся.
И мы вышли на улицу, холодную, февральскую. Ветер сразу набросился на нас, едва мы вышли из арки, ведущей из нашего двора на улицу.
– Ох и холодрыга, лучше бы в постель затащила старичка, чем по улицам таскать за какими-то клубниками, – шутливо проворчал я.
– Шапку надо надевать, старичила! – засмеялась Маюшка, нахлобучив на мою голову капюшон.
– Ты мне нос ещё шарфом завяжи, как маленькому, – засмеялся я, поправив длинные волосы, брошенные капюшоном вперёд.
Маюшка взяла меня под руку, и мы пошли вдоль улицы, поддерживая друг друга на скользком тротуаре. Очистили хорошо, но с вечера было сыро, а теперь прихватило морозом и скользит. Настоящая ледяная глазурь.
– Говорят, ледяные дожди скоро станут нормой для Москвы.
– Нормы становятся всё ужасней… – засмеялась Маюшка.
Перед перекрёстком резко затормозила какая-то спортивная машина, едва не сбив нашу парочку.
