– А и герой, – пальцы Смерти впиваются в спинку стула. – По-своему. Как умею. Как показали. Он – мощь! Он интересен! Он личность! Он – один против тысячи! А что вы? Муравейник?
Эндрю улыбался и кивал. Глаза, казалось, ощупывали и взвешивали Тиринари.
– Прав был Ипполит, – сказал вдруг он. – Прав был.
– Был да сплыл, – широкий рот Смерти расплывается в улыбке. Злой улыбке. Улыбке «от противного». Он знал, что потом будет жалеть; но был уверен, что иначе нельзя.
Эндрю опёрся на колени локтями, сцепил пальцы в замок. Воротник кремовой рубашки смешно встопорщился.
– Ты бы ушёл из этой когорты, дорогуша, – повторил, вдруг став больше похожим на себя, – место тебе здесь найдём. И перед Философами защитили бы. Оступился, слаб, бывает. А? Всё равно ведь придут наши, отобьют… что будешь тогда делать, как в глаза воспитателю посмотришь?
Дверь открылась.
– Можно? – ослепительно улыбаясь, спросил Мэрион. Сердце Тиринари на миг подпрыгнуло: вот он, человек в белых перчатках, с серебряным ключом на шнурке на шее, в расстёгнутом тёмном пальто и горластом вязаном свитере. Он-то всё объяснит.
– Проходи, проходи, – Эндрю откинулся на спинку и развёл руками. – Препятствовать я тебе не могу; ты сам это знаешь. – и обращается к Смерти. – Так вот, всё равно ведь придут и отобьют. Ведь вас, даже с вашими умениями и вещами, слишком мало. А наши люди умнее и быстро учатся.
– А что же, – Моррисон садится на кровать соседа-старика и кладёт ногу на ногу, – на нас кинут бомбу?
Эндрю вздохнул, будто требовалось объяснить очевидные вещи.
Хотя – почему «будто»?
– Они не станут рисковать нашими жизнями, Моррисон.
– А если бы стали? Вы – готовы бы были умереть?
– Все до единого.
– Потрясающе, – Мэрион сложил руки на груди. В глазах его горели весёлые искорки; от них, казалось, таяла ледяная атмосфера. Эндрю оживился, скрестил руки и ноги и теперь смотрел на Моррисона с интересом. – Нет, это правда потрясающе. У нас такого давно не встретишь. Народ у нас что песок – сгребаешь в горсть, а сквозь пальцы так и норовит просыпаться.
– Ты поэт, Мэрион?
– Нет. Не довелось. Много насочиняешь, скрываясь по трущобам. Там только и думаешь, как ещё лишний день прожить.
Эндрю сочувствующе поцокал языком: будто до сих пор оставался врачом, а Моррисон – пациентом.
И первый последнего искренне жалел.
– А вы сами, – спросил Моррисон, – будете сопротивляться, если не поступит команды?
– Видно чужого человека, – усмехнулся Эндрю. – Действительно видно! Юноша, конечно же нет! Ведь там, наверху, виднее! Понимаешь?
– Потрясающе, – повторил Мэрион.
– У меня для вас две новости, – произнёс Мэрион.
Созванные в кабинет для совещаний молодчики переглянулись. Кабинет был маленький, отрядик – куцый, и в целом они неплохо подходили друг другу. Мэрион стоял у белой стены – вообще здесь обычно пользовались голографером, но вряд ли он знал об этом. Добровольцы расположились за длинным старым деревянным столом. Смерть поймал себя на том, что стол его раздражает. Стесняет. Так бы и сжёг.
Пальцы царапали столешницу. Смерть слушал.
– Плохая, – Мэрион прошёлся от стены до стены и, вдохновенно жестикулируя, заговорил: – Следующий налёт мы выдержим. А дальше – нет. Империя сильнее нас – она нас раздавит. Смерть, вопросы потом. У тебя уточнение?
Смерть опустил поднятую руку.
– Земля – это не Империя, сэр.
Усмешка.
– Земля, Империя, – сказал Моррисон, – суть разные названия одних явлений. Для тупых: государственная машина, давящая волю рядового человека. Уяснили?
