Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 1 - страница 37

– Ну ладно, я вам поверю. Теперь вы удовлетворены?

– Тогда я повторю вам, сударь, то, что уже говорил: я не только видел вас, но и знал вас во времена осады Филипсбурга.

– Вы были тогда ребенком?

– Как сказать.

– Вам было лет пять, не больше?

– Вовсе нет, мне был сорок один год.

Барон разразился хохотом, Николь вторила ему.

– Я же сказал вам, – сурово произнес Бальзамо, – что вы мне не поверите.

– Но как тут поверишь, помилуйте! Дайте мне какое-нибудь доказательство.

– А между тем все очень просто, – продолжал Бальзамо, ничуть не смутившись. – Мне в самом деле был тогда сорок один год, но я вовсе не утверждаю, что был тогда тем же человеком, что теперь.

– Ну, знаете, это уже язычество! – вскричал барон. – По-моему, какой-то греческий философ – эти негодные философы водились во все времена! – так вот, какой-то греческий философ не ел бобов, ибо полагал, будто у них есть душа, точно так же как сын мой полагает, будто душа есть у негров. Кто же, черт возьми, это выдумал? Как, вы говорите, его звали?..

– Пифагор, – сказала Андреа.

– Да, Пифагор, когда-то меня этому выучили иезуиты. Отец Поре даже заставил нас с малышом Аруэ[39] сочинять на конкурсе латинские стихи на эту тему. Помню даже, мои стихи понравились ему гораздо больше, чем сочинения Аруэ. Да, верно, Пифагор.

– А может быть, я и был Пифагором? Почем вы знаете? – как ни в чем не бывало возразил Бальзамо.

– Я не отрицаю того, что вы были прежде Пифагором, – отвечал барон, – однако, в конце концов, при осаде Филипсбурга Пифагор не был. Во всяком случае, я его там не видел.

– Разумеется, – сказал Бальзамо. – Но вы видели там виконта Жана де Барро из роты черных мушкетеров?

– Да, да, его я видел, и он вовсе не был философом, хотя питал отвращение к бобам и ел их, только если ничего другого не оставалось.

– Вот именно. Вы помните, что на другой день после дуэли господина де Ришелье де Барро оказался с вами в одной траншее?

– Прекрасно помню.

– Потому что, вы же не забыли об этом, черные мушкетеры и легкая конница всю неделю двигались вместе.

– Верно, так что с того?

– Да то, что тем вечером картечь сыпалась как град. Де Барро был печален. Он приблизился к вам и спросил у вас понюшку табаку; вы протянули ему свою золотую табакерку.

– И на ней был женский портрет?

– Верно, я до сих пор помню даму на портрете, у нее были белокурые волосы, не так ли?

– Черт побери, все правда, – произнес потрясенный барон. – Что дальше?

– Дальше, – продолжал Бальзамо, – пока он наслаждался этим табаком, в него угодило пушечное ядро и, как когда-то господину Бервику[40], оторвало ему голову.

– Увы, так оно и было! – произнес барон. – Бедняга де Барро!

– Ну что ж, сударь, – сказал Бальзамо, – сами видите, что я видел и знал вас под Филипсбургом, потому что я и был этим де Барро.

Барон откинулся на спинку кресла; он был изумлен, а вернее, ошеломлен, что давало незнакомцу известное преимущество.

– Но это же колдовство! – возопил барон. – Сто лет назад вас сожгли бы на костре, любезный гость. О господи, мне чудится, что от всего этого попахивает привидениями, виселицей, костром.

– Господин барон, – улыбаясь, возразил Бальзамо, – настоящий колдун никогда не попадает ни на костер, ни на виселицу, запомните хорошенько; веревка или топор палача – удел одних глупцов. Но не кажется ли вам, что на сегодня нам лучше завершить этот разговор: мадемуазель де Таверне засыпает. Судя по всему, метафизические споры и оккультные науки интересуют ее весьма слабо.