– Просто у меня тут сейчас находится колдун.
– Колдун? – с недоумением переспросил Филипп.
– Да. Кстати, он предсказал мне твой приезд.
– Чужестранец? – робко поинтересовалась Андреа.
– Уж не тот ли это человек, что стоял рядом с вами, когда я приехал, и скромно удалился при моем приближении?
– Он самый. Но рассказывай дальше, Филипп.
– Может быть, нам пока подготовиться? – предложила Андреа.
Барон удержал ее:
– Чем больше мы станем готовиться, тем смешнее будем выглядеть. Продолжайте, Филипп.
– Да, отец. Я возвратился в Страсбург, доложил, сразу же оповестили губернатора господина де Стенвиля, и он тут же примчался.
Едва оповещенный вестовым, губернатор прибыл на гласис, раздался барабанный бой, показался кортеж, и мы скорым шагом направились к Кельским воротам. Я был рядом с губернатором.
– Погоди-ка, – прервал его барон. – Ты говоришь, Стенвиль? Я знал одного Стенвиля…
– Родственник министра господина де Шуазеля…
– Это он. Продолжай, продолжай.
– Ее высочество молода, и ей, очевидно, нравятся молодые лица, потому что она довольно рассеянно слушала приветственную речь господина губернатора и все время посматривала на меня. Я же из уважения держался сзади.
«Не этот ли господин был послан мне навстречу?» – поинтересовалась она, указывая на меня. «Этот, ваше высочество», – ответил господин де Стенвиль. «Подойдите, сударь», – приказала она мне. Я приблизился. «Как ваше имя?» – спросила у меня дофина. «Шевалье де Таверне Мезон-Руж», – заикаясь, выдавил я. «Дорогая, запишите эту фамилию в свою памятную книжку», – обратилась дофина к пожилой даме, которая, как я впоследствии узнал, была ее воспитательницей графиней фон Лангерсхаузен, и та действительно занесла мое имя в записную книжечку. После чего, повернувшись ко мне, дофина промолвила: «Ах, сударь, в каком вы состоянии из-за этой чудовищной погоды! Право, мне становится неловко, когда я подумаю, сколько пришлось вам из-за меня вынести».
– Как это мило со стороны дофины! Какие прекрасные слова! – хлопая в ладоши, воскликнула Андреа.
– Потому-то я и запомнил все – и каждое слово, и интонацию, и выражение лица, с каким она говорила, – короче, все, все!
– Превосходно! Превосходно! – пробормотал барон с выразительной усмешкой, в которой отразилось и отцовское самодовольство, и то невысокое мнение, какое он имел о женщинах, в том числе о королевах. – Ладно, Филипп, продолжайте.
– И что же ты ответил? – спросила Андреа.
– Ничего. Я просто низко поклонился, и дофина ушла.
– Почему же ты ничего ей не ответил? – вскричал барон.
– У меня язык присох к гортани. Казалось, вся моя жизнь сосредоточилась в сердце, и я только чувствовал, как бешено оно колотится.
– Черт побери, когда я был в твоем возрасте и меня представили принцессе Лещинской[48], я нашелся что ей сказать!
– Вы, сударь, гораздо сообразительнее меня, – ответил Филипп с легким поклоном.
Андреа пожала брату руку.
– Воспользовавшись тем, что ее королевское высочество удалилась, – продолжал Филипп, – я прошел к себе на квартиру, чтобы переодеться: мой мундир насквозь промок, так что я имел совершенно жалкий вид.
– Бедняжка! – посочувствовала Андреа.
– Тем временем, – рассказывал дальше Филипп, – дофина прибыла в ратушу, где принимала приветствия горожан. Когда речи закончились, дофину пригласили отобедать, и она проследовала к столу.
Один из моих друзей, майор нашего полка, тот самый, что послал меня навстречу дофине, уверял, будто ее высочество неоднократно обводила взглядом ряды офицеров, присутствовавших при обеде, словно кого-то высматривая.
