– В кругу семьи, сударыня, в кругу семьи.
– Государь, я даже не справлялась о том, где вы были.
– Почему же?
– Помилуйте, государь, это было бы с моей стороны не слишком-то прилично, согласитесь сами.
– Но если вы сердитесь не за это, – возопил король, – на что же вы сердитесь в таком случае? Ведь должна же быть на свете хоть какая-то справедливость!
– Я не сержусь на вас, государь.
– А все-таки вы не в духе.
– Верно, государь, я не в духе, тут вы правы.
– Но почему?
– Мне обидно быть средством на крайний случай.
– О господи, это вы-то!..
– Да, я! Я, графиня Дюбарри! Прекрасная Жанна, очаровательная Жаннетта, обольстительная Жаннеттон, по выражению вашего величества; да, я – крайнее средство.
– С какой стати вы так решили?
– А как же, король, мой возлюбленный, приезжает ко мне, когда госпожа де Шуазель и госпожа де Граммон не желают больше его видеть.
– Но, графиня…
– Что делать, если это правда! Я прямо говорю все, что у меня на сердце. Знаете что, государь, поговаривают, будто госпожа де Граммон много раз караулила вас у дверей вашей спальни, когда вы туда входили. Я на месте высокородной герцогини поступила бы наоборот: я караулила бы у выхода, и первый же Шуазель или первая Граммон, которые попадутся мне в руки… Что ж, тем хуже, право слово!
– Графиня, графиня!
– Чего вы хотите! Я, как вам известно, образец дурного воспитания. Я любовница Блеза, я прекрасная уроженка Бурбоннэ.
– Графиня, Шуазели будут мстить.
– Какое мне дело! Сперва отомщу я, а там пускай они мстят как угодно.
– Вас поднимут на смех.
– Вы правы.
– Вот видите!
– У меня есть в запасе прекрасное средство, к нему-то я и прибегну.
– Что за средство? – с тревогой в голосе спросил король.
– Да попросту удалюсь восвояси.
Король пожал плечами.
– А, вы не верите, государь?
– Ей-богу, не верю.
– Просто вы не даете себе труда подумать. Вы путаете меня с другими.
– Разве?
– Несомненно. Госпожа де Шатору желала быть богиней; госпожа де Помпадур желала быть королевой; остальные желали богатства, могущества, желали унижать придворных дам, выставляя напоказ обращенные на них милости. У меня нет ни одного из этих пороков.
– Это правда.
– Между тем у меня много достоинств.
– Опять-таки правда.
– Вы говорите одно, а думаете совсем другое.
– Ах, графиня, никто больше меня не отдает вам должное.
– Возможно, и все-таки послушайте – то, что я скажу, не поколеблет вашего мнения обо мне.
– Говорите.
– Прежде всего, я богата и ни в ком не нуждаюсь.
– Вам угодно, чтобы я об этом пожалел, графиня?
– Затем, я нисколько не стремлюсь к тому, к чему гордыня влекла всех этих дам, у меня нет ни малейшего желания обладать тем, на что они притязали в своем честолюбии; я всегда хотела только одного: любить моего возлюбленного, кем бы он ни был, мушкетером или королем. В тот день, когда я его разлюблю, все прочее потеряет для меня цену.
– Надеюсь, вы еще сохраняете ко мне некоторую привязанность, графиня.
– Я не кончила, государь.
– Продолжайте же, графиня.
– Я должна еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, что я молода, что красота моя будет со мной еще лет десять, и в тот день, когда я перестану быть возлюбленной вашего величества, я окажусь не только самой счастливой, но и самой уважаемой женщиной на свете. Вы улыбаетесь, государь? В таком случае мне очень жаль, но я вынуждена сказать, что вы просто не желаете подумать. До сих пор, мой дорогой король, когда ваши фаворитки вам наскучивали, а народ не желал их больше терпеть, вы попросту их прогоняли, и народ прославлял вас за это, а их продолжал преследовать своей злобой; но я не стану ждать, пока меня удалят.
