Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2 - страница 21

Я удалюсь сама и позабочусь о том, чтобы все об этом знали. Я пожертвую сто тысяч ливров бедным, уеду на покаяние в монастырь и проведу там неделю – и месяца не пройдет, как мой портрет будет красоваться во всех церквах рядышком с образом кающейся Магдалины.

– Ах, графиня, вы это говорите не всерьез, – изрек король.

– Посмотрите на меня, государь. Похожа я на человека, который шутит? Напротив, клянусь вам, никогда в жизни я не говорила серьезнее.

– И вы способны на такую низость, Жанна? Вы как будто угрожаете мне разрывом, госпожа графиня, и ставите мне условия?

– Нет, государь, если бы я вам угрожала, я сказала бы просто: выбирайте – либо одно, либо другое.

– А что вы говорите на самом деле?

– На самом деле я говорю вам: прощайте, государь! – вот и все.

Король побледнел, на сей раз от гнева:

– Берегитесь, графиня, вы забываетесь.

– Беречься? Чего?

– Я отправлю вас в Бастилию.

– Меня?

– Да, вас, а в Бастилии еще скучнее, чем в монастыре.

– Ах, государь, – сказала графиня, умоляюще сложив руки на груди, – если бы вы оказали мне эту милость…

– Какую милость?

– Отправили бы меня в Бастилию.

– Однако!

– Вы бы крайне меня обязали.

– Но почему?

– А как же! Моя тайная мечта состоит в том, чтобы снискать себе известность такого рода, как господин Ла Шалоте или господин Вольтер. Для этого мне недостает Бастилии: немножко Бастилии – и я буду счастливейшей женщиной на земле. Наконец-то мне представится случай приступить к мемуарам и описать себя самое, ваших министров, ваших дочерей, вас, наконец, и запечатлеть для самого отдаленного потомства все добродетели Людовика Возлюбленного. Пишите приказ о заключении, государь. Вот вам перо и чернила.

И она подтолкнула к королю перо и чернильницу, приготовленные на круглом столике.

Под этим натиском король на мгновение задумался, затем встал и изрек:

– Ладно же. Прощайте, сударыня.

– Лошадей! – вскричала графиня. – Прощайте, государь.

Король шагнул к двери.

– Шон! – позвала графиня.

Появилась Шон.

– Складывайте сундуки, приготовьте выезд и почтовых лошадей. Скорее, скорее, – сказала графиня.

– Почтовых лошадей? – в ужасе переспросила Шон. – Боже мой, что случилось?

– Случилось то, моя дорогая, что если мы не уедем как можно скорее, его величество засадит нас в Бастилию. А посему не будем терять времени. Живее, Шон, живее.

Такой упрек поразил Людовика XV в самое сердце; он вернулся к графине и взял ее за руку.

– Простите, графиня, я погорячился, – сказал он.

– В самом деле, государь, я удивляюсь, как это вы не пригрозили еще и виселицей.

– Ах, графиня!

– Разумеется. Воров ведь вешают?

– И что же?

– Разве я не похитила места госпожи де Граммон?

– Графиня!

– Еще бы! В этом и состоит мое преступление, государь.

– Ну, графиня, будьте же справедливы: вы меня вывели из себя.

– И что же дальше?

Король протянул ей руки:

– Мы оба были не правы. Давайте простим друг друга.

– Вы всерьез хотите примирения, государь?

– Слово чести.

– Ступай, Шон.

– Распоряжаться об отъезде не нужно? – спросила у сестры молодая женщина.

– Напротив, распорядись обо всем, как я велела.

– А!

И Шон вышла.

– Итак, вы мною дорожите? – обратилась графиня к королю.

– Больше всего в жизни.

– Подумайте над тем, что вы говорите, государь.

Король и в самом деле подумал, но отступить он не мог; во всяком случае, он хотел узнать, каковы будут требования победителя.

– Говорите, – сказал он.

– Сейчас. Но обратите внимание, государь! Я готова была уехать без единой просьбы.