– Наберемся терпения: кому какое дело до того, что творится в Индии – это так далеко!
Герцог принялся кусать себе губы.
– У нас есть casus belli[10] и поближе, государь, – сказал он.
– Еще один! Что же это такое?
– Испанцы притязают на Мальвинские и Фолклендские острова…[11] Англичане незаконно основали и заняли порт Эгмонт, испанцы выгнали их оттуда силой; поэтому Англия в ярости: она угрожает Испании, что пустит в ход крайние меры, если ей не будет дано удовлетворение.
– Что ж? Если испанцы все-таки не правы, пускай выпутываются своими силами.
– А Фамильный пакт, государь? Вы же сами настаивали на подписании договора, по которому все европейские Бурбоны оказываются теснейшим образом связаны и составляют оплот против любых замыслов Англии!
Король опустил голову.
– Не беспокойтесь, государь, – продолжал Шуазель. – У вас превосходная армия, мощный флот, достаточное количество денег. Я умею найти средства, не взывая ни к чьей помощи. Если будет война, она послужит к вящей славе вашего правления, а под этим столь простительным предлогом я рассчитываю ввести дополнительные поборы.
– В таком случае, герцог, пускай внутри страны царит мир, нельзя же воевать повсюду.
– Но внутри страны все спокойно, государь, – возразил герцог, прикидываясь, что не понимает.
– Нет, нет, вы сами знаете, что это не так. Вы любите меня и прекрасно мне служите. Другие люди тоже говорят, что любят меня, хотя на свой лад, совсем не так, как вы; установим же согласие между всеми столь различными сферами. Не упрямьтесь, герцог, дайте мне пожить счастливо.
– Для полного вашего счастья, государь, я готов сделать все, что от меня зависит.
– Вот это другой разговор. Так поедем нынче со мной обедать.
– В Версаль, государь?
– Нет, в Люсьенну.
– О, я весьма сожалею, государь, но моя семья в большой тревоге из-за вести, которая распространилась вчера. Родные полагают, что я впал в немилость у вашего величества. Я не могу обречь на страдания столько сердец.
– А разве те сердца, о которых я вам говорю, не страдают, герцог? Подумайте, как мирно мы жили все трое во времена бедной маркизы?
Герцог понурил голову, глаза у него затуманились, а из груди вырвался сдерживаемый вздох.
– Госпожа де Помпадур много радела о славе вашего величества, – произнес он, – у нее были великие политические замыслы. Признаться, ее вдохновенные устремления совпадали с моими взглядами. И нередко, государь, я впрягался с нею в одну упряжку во имя ее великих начинаний… Да, с нею мы друг друга понимали.
– Но она вмешивалась в политику, герцог, и все ставили ей это в упрек.
– Это верно.
– А нынешняя, напротив, кротка как ягненок: она еще не приказала бросить в тюрьму ни единого человека, даже памфлетиста или автора обидных песенок. И что же? Ее упрекают за то, что другим ставили в заслугу. Ах, герцог, так можно отбить охоту ко всякому прогрессу… Ну, поедете вы в Люсьенну заключать мир?
– Государь, соблаговолите заверить графиню Дюбарри, что она, по моему суждению, очаровательна и достойна королевской любви, но…
– А-а, без «но» все же не обходится, герцог!
– Но, – продолжал господин де Шуазель, – я убежден, что вы, ваше величество, необходимы Франции, а вам, государь, хороший министр нынче нужнее, чем очаровательная любовница.
– Не будем больше об этом говорить, герцог, и останемся добрыми друзьями. Но попросите уж госпожу де Граммон, пускай не строит больше козней против графини: женщины нас поссорят.
