Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2 - страница 48

– Затем?

– Берет перо, лист бумаги и пишет.

– Пишет! – пробормотал Ришелье. – Ах, черт возьми! Знать бы, что он пишет – вот это было бы прекрасно!

– Скажите мне, что он пишет, – приказал Бальзамо.

– Не могу.

– Вы слишком далеко. Войдите в кабинет. Вошли?

– Да.

– Гляньте через его плечо.

– Да.

– Теперь разбираете?

– У него плохой почерк: мелкий, неровный.

– Читайте, я так хочу.

Графиня и Ришелье затаили дыхание.

– Читайте, – повторил Бальзамо еще более повелительно.

– «Сестра моя», – произнес дрожащий неуверенный голос.

– Это ответ, – вместе выдохнули герцог де Ришелье и графиня.

– «Сестра моя, – повторил голос, – успокойтесь: в самом деле, мы пережили кризис; в самом деле, он был весьма опасен, но все уже позади. С нетерпением жду завтрашнего дня, потому что завтра в свой черед намереваюсь перейти в наступление, и все предвещает мне решительный успех. Руанский парламент – это прекрасно, милорд X. – прекрасно, петарды – прекрасно.

Завтра буду работать с королем, затем добавлю к этому письму постскриптум и пошлю его Вам с тем же гонцом».

Бальзамо простер левую руку к дверям и, казалось, с мучительным трудом вырывал у голоса каждое новое слово, правою же тем временем поспешно записывал строчки, которые выходили из-под пера г-на де Шуазеля.

– Это все? – спросил Бальзамо.

– Это все.

– Что теперь делает герцог?

– Складывает вдвое лист, на котором писал, потом еще раз вдвое, и прячет его в маленький красный бумажник, который достал из левого кармана.

– Вы слышали? – обратился Бальзамо к графине, остолбеневшей от изумления. – А теперь?

– Теперь он что-то говорит гонцу и отпускает его.

– Что он ему говорит?

– Мне был слышен только конец фразы.

– Что именно?

– «В час у решетки Трианона». Гонец кланяется и уходит.

– Так и есть, – заметил Ришелье, – он назначил гонцу встречу после конца работы, как было сказано в письме.

Движением руки Бальзамо призвал его к молчанию.

– А что теперь делает герцог? – спросил он.

– Встает. В руке у него письмо, которое ему привезли. Идет прямо к постели, заходит в альков, нажимает пружину, открывает железный ларец. Бросает письмо в ларец и запирает его.

– О! – хором вскричали герцог и графиня, у которых в лице не осталось ни кровинки. – О! Воистину, это чародейство!

– Вы узнали все, что хотели, сударыня? – осведомился Бальзамо.

– Господин граф, – с ужасом приблизившись к нему, произнесла графиня, – вы оказали мне услугу, за которую я с радостью расплатилась бы десятью годами жизни, а вернее, за которую я никогда не смогу расплатиться. Просите у меня, чего хотите.

– Ах, сударыня, вы же знаете, это входит в наш с вами счет.

– Скажите же, скажите, чего вы желаете.

– Еще не время.

– Что ж! Когда время придет, просите хоть миллион…

Бальзамо улыбнулся.

– Эх, графиня, – вскричал маршал, – с бо́льшим успехом вы сами могли бы попросить миллион у графа. Не кажется ли вам, что человек, знающий то, что знает граф, а главное, видящий то, что он видит, прозревает золото и алмазы в чреве земли с тою же легкостью, с какой читает в людских сердцах?

– В таком случае, граф, – промолвила графиня, – я простираюсь перед вами в бессилии.

– Нет, графиня, придет день, когда вы сможете мне воздать. Я предоставлю вам такую возможность.

– Граф, – обратился к Бальзамо герцог, – я покорен, побежден, раздавлен! Я уверовал.

– Как уверовал святой Фома, не правда ли, герцог? Это не называется уверовать, это называется увидеть.