Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820 - страница 5

Воспитываясь среди этих француженок, я инстинктивно усвоила дух их языка и всецело отдалась их литературе. Я страстно любила их беседы – то веселые и остроумные, то серьезные и поучительные, но всегда живые и интересные, даже когда разговор касался важных вопросов, среди которых политика занимала не последнее место. Это были французы старого времени, которые обо всем умели говорить шутя и старались делать жизнь, насколько возможно, легкой и приятной.

Мы вели жизнь совершенно независимую друг от друга и встречались только по утрам. Каждый занимался, чем хотел: одни работали, другие развлекались. Снисходительность кастелянши простиралась до того, что никто, даже близкие, не обязаны были слушать мессу, которая служилась в замке каждое утро. В три часа раздавался колокол к обеду, и тогда все собирались. По вечерам, от 7 до 9 часов, если только это было не летом, проводили время за чтением в гостиной, где всем разрешалось присутствовать при условии сохранения тишины. Лектриса была занята только в продолжение этих двух часов, которые посвящались чтению журналов и литературных новинок. Если не было ничего нового, то перечитывали классиков. Здесь я познакомилась с Шатобрианом, в произведениях которого новый дух соединялся с классическими традициями. В это время только вышел в свет «Гений христианства».

На мой взгляд, к сожалению, совершенно немыслимо согласовать две вещи – мораль и воображение. Я предупреждаю об этом матерей, которые вздумали бы дать своим дочерям эту религиозную поэзию. Автор вставил сюда между прочим отрывок из «Новой Элоизы», в котором рассказывается, как Юлия жалуется на сердечную пустоту после того, как были изжиты все ее душевные силы. Я никогда не забуду впечатления, которое на меня произвела звучная проза Руссо. Я похитила книгу, чтобы перечитать еще раз этот отрывок, который и опечалил меня, и заставил задуматься. Теперь я понимаю, что Шатобриан имел в виду совсем другое: он хотел, чтобы эта неясная потребность любви была обращена на Бога, но, повторяю, для пятнадцатилетних девочек этот отрывок опасен, так как может произвести на них впечатление совсем обратное тому, на которое рассчитывал автор.

По окончании чтения двери открывались и начинались разговоры. Старики рассказывали, молодежь внимательно слушала. Краковская кастелянша – старшая дочь Понятовского, друга и сподвижника короля Карла XII, – часто рассказывала интересные подробности об этом шведском короле, слышанные ею от своего отца. Вряд ли кого другого судьба одарила такой необычайной способностью к геройским поступкам, как короля Карла XII. Соединяя в себе железное тело и пылкую душу, он ни перед чем не останавливался, ничему не удивлялся, не верил в препятствия и считал человеческие потребности детской блажью, а в физической слабости видел лишь признак трусости.

Однажды во время похода не хватало съестных припасов. Король, всегда ехавший впереди армии, спрыгнул вдруг с лошади, вырвал пучок травы и принялся его жевать. «Я пытаюсь завоевать мир, – сказал он своему сподвижнику, с удивлением смотревшему на него. – Добейся я того, чтобы мои солдаты довольствовались такой же пищей, то я если и не превзойду, то по крайней мере буду подобен Александру или Цезарю».

Единственное, чего он боялся больше всего на свете, – это могущества красоты. Красивая женщина могла превратить его в труса и заставить обратиться в бегство. «Сколько героев, – говорил он, – не устояли перед очарованием красивого личика. Александр Великий, которого я ставлю выше всех, сжег целый город в угоду какой-то сумасбродной куртизанке. Я хотел бы, чтобы судьба уберегла меня от такого искушения и чтобы история не бросила мне упрека в подобной слабости».