Мюрат с расширенными от ужаса глазами бросился вон из комнаты. Закрыв за собой дверь, он упал в обморок. Английские солдаты, со сноровкой санитаров, ловко уложили его на носилки и вынесли на воздух через боковую дверь.
Мишель Дюран нервно покручивал перстень на пальце:
– Это еще ничего толком не значит. Это игра, он играет с нами. Во всяком случае, Жан-Поль мог знать Мюрата тоже очень хорошо. Ведь он изучал историю Наполеона.
– Да, но он должен был знать тогда и то, что Мюрата расстреляли в тысяча восемьсот пятнадцатом году, – заметил Гарси, приятель Мишеля, режиссер. – А здесь он ничем не выдал своего удивления, камеры это четко зафиксировали. Настоящий Наполеон не мог знать о расстреле Мюрата. Теперь есть все основания продолжать эксперимент, мне этот сюжет определенно начинает нравиться. Но на сегодня хватит, надо еще повнимательней просмотреть запись.
Палин лежал на кровати и смотрел в потолок. Вошедшая в палату медсестра подошла к нему и внимательно вгляделась в его лицо. Оно было безжизненно пустым. Она осторожно тронула его за плечо:
– К вам пришли.
Палин не пошевелился.
– Сокольников! К вам пришел ваш брат, Николай, – громко и отчетливо произнесла медсестра.
Лицо лежащего мгновенно преобразилось:
– Что вы сказали?
– Петр Афанасьевич! К вам пришел ваш брат, Николай.
– Где он? – Палин быстро вскочил с кровати.
– Тише, тише, Петр Афанасьевич. Я сейчас его приглашу.
Она подошла к двери, открыла ее и громко произнесла:
– Прошу вас, Николай Афанасьевич. У вас пять минут.
Николай Афанасьевич вошел в палату с довольно напряженным лицом.
– Николаша! Дорогой мой! Как я рад тебя видеть, – Палин бросился навстречу, обнял его. Потом отстранился, вглядываясь в лицо. – Ты просто не представляешь, как я рад тебя видеть. Обо мне словно позабыли. Мариша не приходит, Оленька. Куда все подевались? – Он опять прижался к Николаю Афанасьевичу.
Николай Афанасьевич развел руки, не зная, что ему делать. Он сделал огромное усилие над собой, чтобы осторожно обнять чужого человека.
Палин опять отстранился от него, крепко вцепившись в его руки:
– Как давно мы с тобой не виделись. Последний раз на день рождении твоей Настены. Ну как? Нравятся ей сережки, которые я подарил? Я все магазины объездил, никак не мог выбрать. Ох, и в кого она такая щепетильная? Мне с каждым разом все труднее и труднее подобрать ей подарок.
– Ты же сам учишь этому свою крестницу, – оправился от замешательства Николай, – тебе самому нравится получать в подарок изысканные, красивые вещи. Последний карабин, который я тебе подарил, ты до последнего винтика ощупал, под лупой все вензеля просмотрел. Про гостей забыл, так увлекся новой игрушкой.
– Да, да. «Сайга» прекрасна. Что поделать: оружие – моя страсть. Ты ведь помнишь нашу с тобой первую духовку, которую отец нам подарил. С нее все и началось.
– Еще бы не помнить. Ты мне ее почти не давал, спать с ней ложился. А сколько воробьев ты из нее перестрелял. А я их хоронил, и мы дрались из-за них с тобой.
– Поэтому я и стал настоящим охотником, а ты так никого не подстрелил за свою жизнь, сколько я тебя брал с собой на охоту. Может быть, Варенька и вышла за тебя, а не за меня. Ты нравился ей, такой степенный, рассудительный, добрый. А я вечно забияка, драчун, не привыкший к спокойствию. Мне всегда хочется быть впереди, на острие событий.
– Ну да, ну да. Поэтому ты… – Николай Афанасьевич чуть запнулся, – ты мэр, а я всего лишь доктор наук.
