Александр боялся пошевелиться, чтобы не разбудить жену. Он звал сон, начинал считать, но сбивался со счёта. Открывал глаза, ждал, когда веки отяжелеют и глаза сами закроются, но всё тщетно. Мысли возвращались к Лёше и Люсе. И вдруг неожиданно, совсем явственно, он вспомнил, нет, даже не вспомнил, а увидел себя маленьким.
Ему было шесть лет. Жаркий полдень в середине лета. Босиком, в одних шортиках он бежит к деду на конюшню. Ноги обжигает дорожная пыль, и он сбегает на обочину в траву, мягкая трава щекочет прохладой.
Дед в вышитой льняной рубахе, в шляпе крутит ворот колодца, достаёт деревянную бадью с водой, льёт её в деревянное корыто. Рядом с корытом стоит жеребец, он в нетерпении стучит копытом, фыркает, пробует мордой воду и замирает, всасывая её в себя.
Дед улыбается Александру, подхватывает его, кружит над головой, осторожно сажает на жеребца. Тот вздрагивает, отрывается от корыта и тоже смотрит на Александра, но каким-то грустным глазом. Узнав юного наездника, продолжает утолять свою лошадиную жажду.
Александру хорошо. Он ухватился за жесткие волосы лошадиной холки и в мыслях уже скачет по лугам, полям, оврагам.
– По-обе-ере-еги-ись! – слышится откуда-то. Александр оглядывается и видит, как в их сторону несётся огромный бык, а с двух сторон наездники с кнутами. Огромный бык, с железным кольцом в ноздре, не слушается их.
– Ах ты, едрит твою кочерыжку! Сорвался бугай! – дед берёт жеребца под уздцы и отводит за колодец. Он с тревогой смотрит то на приближающегося быка, то на Александра. – Спокойно, Тургай, спокойно, – но жеребец, будто почувствовав опасность, громко заржал и попытался встать на дыбы. Дед осадил его.
– Спокойно, Тургай, спокойно. Александр, держись, – дед даёт ему повод в руки. – Ну, внучок, не дрейфь. Не давай Тургаю голову задирать. Подтягивай узду, подтягивай. – Сам берёт бадью в руки и ждёт.
Бык в бешенстве проскочил мимо колодца, но, будто что-то вспомнив, остановился, развернулся и рванул на деда.
Жеребец заржал, почувствовав опасность, встал на дыбы, Александр потянул поводья на себя что было сил. Конь захрапел и пошёл кругом, в ярости грызя трензель, вытанцовывая копытами по земле, и замер.
Александр только видел разлетевшиеся щепы от бадьи и лежащего рядом с колодцем огромного быка.
Всадники спешились и кинулись вязать быку ноги:
– Ну, Кирилл Яковлевич, ты и тореадор, тореадор. Ты не убил его? Мы думали тебе хана.
Дед стоял весь бледный, прямой, что та оглобля, в руках держал сапожный нож:
– Я бы не посмотрел, что он племенной, едрит твою кочерыжку, у меня внучок здесь, а Тургай норовистый… а у меня нога… едрит твою кочерыжку.
Племенной пусть в стойле стоит, там его место… Я бы не посмотрел. Пусть радуется, что я ему глотку не отхватил… А завфермой скажите, увижу его сегодня, я ему ноги пообломаю. А если бы дети попали? Да мало ли кто?
– Так мы его и отгоняли от домов, – один из всадников щерился. – Я не знаю, что ему не нравится, коров, тёлок целое стадо, а он в бега. Кормят, поят, любовь чуть ли не через день, да каждый раз новенькая, а, Яковлевич? Чем не житуха?
– Фомич, ты не зубоскаль. Моли Бога, что всё так обошлось. Если бы что с внучком случилось, я бы сначала его, потом вас… – дед глянул из-под бровей тяжелым взглядом. – Ковбои, едрит твою кочерыжку.
Жена во сне застонала, заволновалась. Александр легонько погладил её по плечу, и она сползла с его плеча, повернулась лицом к стенке, успокоилась.
