Граница с Польшей. Часть I - страница 2

Солнце заходило, но тот розовый свет, падающий на все вокруг, все еще был здесь. Я любил именно эти минуты – когда цветы и кустарники в нашем и соседском саду во мгновение ока становились багровыми, а красная ляпня от просветов в листве падала на единственную стену веранды. От этого создавалось впечатление, будто бы она точно была жива и все вокруг было живо вместе с ней – и блики эти, и листья с деревьев, и ступеньки лестницы, ведущие чьи-то ноги к газону. Единственным неживым объектом в этой картине был я.

На берегу торчала неизменная коряга. Ее было видно издалека. Она напоминала мне меня. Такая же несуразная, скрюченная – это все что осталось от бывшего дерева или сосны. И наверное, все в этом мире, что было несуразным, некрасивым, скрюченным и представляло собой лишь обломок какого-нибудь объекта, непременно напомнило бы мне меня.

Соседский дом стоял в десяти метрах от нашего. Кроме двух этих домов тут ничего не было. Были только сады, заходящее разморенное солнце, пахнущая цветениями река и эта коряга. Соседи в лице престарелого старика и его маленькой внучки часто гуляли на берегу. Дедок с клюшкой и кепкой, надвинутой на глаза, а она с поводком, на конце которой за ней тащилась маленькая собачонка. Прошлой зимой они порывались унести и пустить эту корягу на топку. Помню, выбежал тогда на улице в чем был – в трусах и тапочках на босу ногу, только на плечи накинул плед. Почему-то мне хотелось, чтобы она оставалась на своем прежнем месте. Может, это было нечто сродни солидарности. И сейчас, в цвет неба и моих пальцев, эта коряга была красного оттенка. Она была чуть ли не первой и последней вещью, к которой я был по-настоящему привязан.

Спустя какое-то время в глубине дома раздался звонок. Я подумал, что услышал его не сразу, и что он звонил еще какие-нибудь пару минут. Расцепив свои пальцы, я сделал последний глоток вина и встал с кресла. От открытой двери в нашей гостиной всегда был сквозняк. Пока он вяло облизывал мое тело, я немного постоял в дверном проеме. Звонок продолжал сотрясать стены дома и моей головы. Я всегда подходил к телефону медленно – надеялся, что он все-таки перестанет звонить и мне не придется ни с кем разговаривать. Как и всегда, чуда не происходило, как будто бы у человека на том конце провода было в запасе лишние десять минут. Я закурил рядом лежащую сигарету, как обычно облокотился на стену и приложил трубку к уху. Чтобы с кем-то заговорить, мне обязательно нужна была сигарета.

– Пишешь?

– Не-а.

– А что делаешь?

– Курю.

– Какая сигарета по счету?

Я помассировал брови. Голос принадлежал Николаю. В детстве наши мамы дружили и вырастили нас вместе. Я почти ассоциировал его с братом. Все-таки, у нас всегда все было общее – и солдатики, и машинки размером с мизинец взрослого человека вроде него или меня, и резиновые динозавры, и пресловутые формочки для песка, и лопатки с ведерками для песочных замков. Ведь как ни крути, это не могло уйти в никуда. Так и получилось, что Николаша стал моим единственным другом, встречи с которым мне не хотелось откладывать. За глаза и в лицо я называл его одинаково – Николаша. Помню, так в детстве его называла тетка-еврейка по маминой линии. Лично у меня это веселое прозвище складывалось в ассоциацию с каким-нибудь древним французским фильмом или мультфильмом. Мне представлялся эдакий карапуз с натянутыми до пупка трусами и заботливой мамашей, пекшей этому крепышу утренние блины с садовыми ягодами. Я не мог отделаться от этой ассоциации, хотя мой Николаша был совершенно другим.