«Зачем я должен идти на жертвы, чтобы купить гуаяберу9, брюки и все прочее? Я выйду отсюда в своем поношенном шерстяном костюме, хоть сейчас и разгар лета. Разве я не вернул другой костюм, который мне не по карману и в котором я никогда не нуждался? Не думай, что я был эксцентриком или стал таковым. Просто нужно жить по средствам – я бедняк, у меня нет ничего, я ни разу не украл ни одного сентаво, никогда не попрошайничал, а своей карьерой пожертвовал ради нашего дела. Почему я должен носить гуаяберы из тонкой хлопчатки, будто я богач, или чиновник, или казнокрад? Если сейчас у меня совсем нет заработка и, чтобы иметь что-нибудь, кто-то должен мне это дать, я не могу, не должен и не соглашусь хотя бы в какой-то мере быть нахлебником. С того момента, как я здесь оказался, самые большие мои усилия были направлены на то, чтобы дать понять, что мне совершенно ничего не нужно, и я без устали это повторял. Мне необходимы лишь книги, которые я рассматриваю как духовные ценности… Я крепок как дуб, безразличен к лишениям, мои нужды не стоят тех жертв, которые вы приносите и за которые я искренне вам выговариваю… Увидеть мои книги в полном порядке по прибытии доставило бы мне удовольствие и радость, сделало бы меня более счастливым, чем что-либо еще, и в то же время не вызвало бы печали, недовольства или горечи. Я не имею права на слабости. Какими бы маленькими они ни были сегодня, завтра от меня уже ничего нельзя было бы ждать…»
Всю работу по организации именно такой встречи, о какой мечтал Фидель, взяла на себя его сестра Лидия. На 23-й улице Гаваны она сняла небольшой домик, скромный, но очень удобный. По вкусу Фиделя, с учетом его пожеланий расположила она в комнате его личные вещи, среди которых на самом видном месте поставила бюстик Хосе Марти, подаренный ему Фидальго. Он им очень дорожил. На месте были и его любимые книги.
Воскресенье 15 мая запомнилось монкадистам. За воротами тюрьмы их ждал народ. Было естественно увидеть родственников. Но чтобы здесь собрался весь цвет гаванских журналистов?! Этого монкадисты не ожидали. Тюремное начальство не без тревоги всматривалось в спины стремительно идущих к выходу соратников Фиделя. Доселе им никогда не приходилось видеть, чтобы одновременно тюрьму Модело покидала столь большая и сплоченная группа бывших заключенных. Создавалось ощущение, что эти крепкие молодые люди уверенно идут к воротам с чувством исполненного долга. Последним, кого успели заметить фиделисты, спускаясь со ступеней, был худой, высокий сержант. Выправка его все еще была бравой, но, перехватив его взгляд, Хуан Альмейда увидел, как вздрогнули седые усы этого человека, служившего здесь, может быть, вовсе не из рвения быть полезным режиму, а потому, что у него не было другой работы и не на что было кормить семью. Они встретились глазами. Негр с негром. Во взгляде сержанта Альмейда прочел: «В добрый путь, чико [дитя]!»
Родственники заключенных, успевшие перезнакомиться друг с другом в ожидании близких, не отрывая глаз, смотрели на дорогих им людей. Их взлетевшие в воздух и как бы застывшие в приветствии руки, казалось, хотели поскорее донести радость встречи после столь длительной разлуки. Встречи с теми, кто их ждал, и чье выстраданное ожидание они оправдали, ни разу не уронив своего человеческого достоинства, ни разу не унизившись перед карателями. Испив до дна всю горечь той чаши, которую преподнесла им Судьба. В данное мгновение они были само олицетворение чести и достоинства. И похоже было на то, что эту Судьбу они дерзостно соткали сами, бросив вызов всему, что недостойно Человека.
