– А что все такие пристрастные, – завёл я беседу.
– Закон есть закон есть закон есть закон естьзакон естьзако… – понижая громкость голоса, ответила она.
– Почему бы вам не дать его сыну свидетельство о рождении на русском и английском? – я не стал ждать её ответа, потому что знал – ответа у неё нет, продолжил. – Я тоже не хочу, чтобы мои документы были на татарском языке, и, когда я получал в четырнадцать лет паспорт, моя мама заплатила деньги (взятку), чтобы не делали вкладыш на татарском языке! И все платили этим жирным татарским старухам в паспортных столах, чтобы они не подшивали татарский вкладыш к паспортам.
Прокурорша сидела с каменным лицом. Я знал, что она была русская. Или она, прежде всего прокурор?! Или женщина? Или мать? Или госслужащая? Или конь с железными яйцами? Или человек? Мне было наплевать на всё, я продолжал рассуждать вслух.
– Вам не кажется, что система должна быть немного гибче? Ну, знаете, как в притче о гибкой ветви под снегом и толстом суке под тем же снегом. Гибкая вервь прогибается и сбрасывает с себя снег, а толстая, – знаете что? Толстая ломается! Так-то! – я напустил на себя безумный вид взлохмаченного революционера. – Знаете, что я хочу вам этим сказать? Что не равен час и грянет революция! О-го-го! И не сексуальная (хотя вые…т многих), а та самая – настоящая, когда «никто» станет «всем», а… – участники процесса ввалились в зал во главе с судьёй, прервав мою проповедь.
*****
Вторник. Мне становится наплевать на результат моей работы, наверное, это реакция психики сродни реакции физического тела на увечье, когда шок нейтрализует боль. Все куда-то подевались, я откатился на стуле от письменного стола и прижался затылком к стенке, – так я мог подремать минуту-две не рискуя рухнуть на пол. Только начались сны, как дверь открыли – пришла девочка, которая разносила иски по судьям, я не знал её имени. «Привет», – сказала девочка разносящая иски. «Привет», – ответил мальчик, который новенький, который всегда спит на ходу. «А что, судьи нет», – задала девочка риторический вопрос, потому что в этот момент смотрела в пустое пространство кабинета судьи. «Есть, только сейчас он невидимый», – с абсолютно серьёзным лицом проговорил я. «Ха-ха», – довольно быстро отреагировала девочка. Кстати, о шутках, – судья, у которого я работал эти две недели, обладал отличным чувством юмора, этот юмор был замешан на эрудиции, интеллигентности, хорошем вкусе, широком кругозоре и знаниях реалий современного мира. Лет восемь-десять назад я бы смотрел ему в рот. Например: какой-то представитель, передал ему привет от какой-то его одногруппницы, которая заведовала правовым отделом в каком-то «плюшевом» институте. Он с серьёзным видом два раза переспросил её имя, а потом, с ещё более серьёзным видом говорит: «Она ничё что-ли?». Ржали (именно ржали) все. Шутка становится удачной и от того тоже, кто её произносит. Однако, время обеда. После обеда я взял за правило минут двадцать спать у себя в машине, опустив спинку сиденья водителя; зимой конечно, так не получится, да и меня уволят, наверное, до зимы-то!..
Обед прошёл не очень. В кафешке кто-то переключил канал и теперь там шли передачи типа «Люблю, не могу» и «Давай поженимся» и иже с ними; когда показывали жирных тёток, аппетит портился.
После обеда, войдя в кабинет, я оказался в разгаре обсуждения автотранспортных средств наших коллег и финансового положения их родителей, как чего-то неотрывно связанного с их автотранспортными средствами. В числе сплетничавших был начальник одной из канцелярий, – копия Мэтью Макконахи, только татарин. Мне он интенсивно не нравился первые дни. Я примеривался к его здоровью и жизни, – что произойдёт быстрее, – асфиксия или перелом шеи? Идеально сидящий костюм, лёгкая небритость, профессионал своего дурацкого дела. В нём было всё, что меня бы взбесило ещё вчера, но сегодня я был к нему равнодушен. Разговор продолжался.
