Грехи отцов - страница 5

После танца он проводил даму туда, куда она указала, и вернулся к остальным, продолжая грезить наяву. Глаза выхватили тонкий стан, и сердце сжалось от острого и неприятного чувства, когда Она улыбнулась высокому красавцу Лопухину, пригласившему её на котильон.

– Очнитесь, Ладыженский! Сладкие сны будете смотреть в постели! Вон графиня Опраксина без кавалера. Займитесь делом!

Раздражённый голос капитана словно сверг с небес на землю, и Алексей даже оглянулся по сторонам, точно не сразу вспомнив, где находится.

нараспев продекламировал извечный Алексеев злопыхатель, Карл Шульц из третьей роты: – А повествует сия аллегория о том, что танцы с прелестницами погубительны для службы.

С первого дня пребывания в академии Алексей испытывал необъяснимую острую антипатию к этому манерному красавчику. Барон в долгу не оставался и отдавал его даже с прибытком.

Обычно Алексей не жаловал противника не то что бы словом, но даже и взглядом. Но стоящие рядом однокашники старательно прятали ухмылки, и промолчать значило потерпеть поражение. Он поднял глаза и уставился Шульцу между бровей.

Губы Карла кривились ядовитой змеиной усмешкой.

– Я наслышан, сударь, что виршеплетение – не самый сильный из ваших талантов. Но удручаться не стоит, вы определённо делаете успехи. После преизящной рифмы «пардон – афедрон4» ваша нынешняя кармина5 сродни Гомеровой Илиаде.

Кадеты захохотали, Шульц позеленел.

История о том, как дремавший на занятиях изящной словесностью Шульц срифмовал спросонья с «пардоном» это не самое куртуазное слово, давно уже стала кадетским анекдотом.

Получив нагоняй от Радена, Алексей добросовестно отправился развлекать дурнушек, и вечер потёк своим чередом.

Разъезжались за полночь. Отчего-то после балов Алексей всегда чувствовал себя лошадью, что два часа упражнялась под упитанным всадником в полной экипировке – ноги заплетаются, бока в пене и нет сил заржать. И ни единой мысли в голове. Никакая муштра на плацу не давала такого эффекта.

На крыльце задержались, ожидая, пока граф Ростопчин с многочисленным семейством погрузится в экипаж. Сырой ветер бросил в лицо мелкий колючий снег.

Кто-то тронул Алексея за плечо. Обернувшись, он увидел лакея в богатой ливрее.

– Велено передать, – шепнул тот, и в ладони очутился клочок бумаги.

Прежде чем Алексей успел задать хоть один вопрос, слуга бесследно растворился в толпе.

С трудом сдерживая любопытство, Алексей сунул записку за обшлаг рукава. Привычная дорога до Васильевского острова показалась бесконечной, и, едва очутившись в своей комнате, где уже давно спали молодым, здоровым сном однокашники, Алексей дрожащими пальцами зажёг свечу и поднёс к ней записку.

«Завтра. В полночь. Дом на Нижней набережной, против лавки купца Смита. Записку возьмите с собой», – прочёл он в неровном, трепещущем свете, и сердце в который уже раз совершило кульбит и приземлилось не на месте.

Игнатий Чихачов смотрел на него, вытаращив глаза и, похоже, напрочь утратив божественный словесный дар. Поскольку ответа так и не последовало, Алексей нетерпеливо повторил:

– Мне нужно уйти после ужина. Ты же знаешь, как это сделать, чтоб не заловили. Поможешь?

– Ну ты даёшь… – выдохнул, наконец, Игнатий и покрутил коротко стриженной белобрысой головой. – Я бы раньше поверил, что Фриц Тизенгаузен сжёг карты и засел за учебники, нежели что ты отправишься в самоволку!