Быстро пускаю воду, скидываю наряд, который принесла немая девчонка. Он, конечно, шикарный, белые шаровары, ярко — красная рубаха, и алый кушак, всё расшито позолотой и монетками — национальный костюм Северной Осетии. Вещи новые, увидев их, я сразу подумала, что этот негодяй готовился к нашей новой встрече весьма тщательно. Он всё предусмотрел, небось, хотел, чтобы я подчинилась и выполняла его прихоти! Носила эти шмотки, ублажала его и была покорной живой игрушкой.
Обида на мужа снова вскипает в душе. Ну, подожди, Третьяков, вот вернусь, устрою райские кущи! Вышвырну подонка взашей, и своему старшему брату позвоню в деревню, слезно пожалуюсь на Костика, пусть ему бока намнет! Юрке только повод дай, он с самого начала Костю недолюбливал.
— Открывай, говорю! — повышает тон Тамерлан, нетерпеливее дернув за ручку. — чё ты там творишь?!
Так и подмывает промолчать, дать ему повод понервничать. И поделом, нечего обращаться со мной, как с бессловесной куклой! Дверь едва не трещит под новыми ударами, и я закручиваю краны. Глубоко вдыхаю, пробую кончиками пальцев температуру воды, и недовольно откликаюсь:
— Вообще-то моюсь! Проваливай! Сам сказал, что я здесь гостья, а не пленница!
Но время потеряно, скрежет замка подсказывает, что я опоздала, и в ванную врывается Анархист. Глаза его бешено горят, страшно смотреть в них, они черные, как чернила, дьявольские глаза. В руках у него поднос с едой, сам разъярен, и с ходу набрасывается на меня:
— Зачем заперлась тут?! Лейлу напугала! Чё это за детские выходки?
Умолкает, странно кривит губы, сжав поднос с такой силой, что белеют костяшки. А я, вжавшись между перегородкой душевой кабинки и ванной, молча взираю на него, невольно отмечая, какой он классный в ярости. Недаром признают, что у кавказских мужчин темперамент намного ярче, чем у русских. Вон как пылает взгляд, аж по коже мурашки бегут. И через секунду осознаю, что мурашки-то, скорей всего, от озноба — в помещении прохладно, а я голая, собиралась ж притвориться, будто моюсь!
Божечки… И прикрыться-то нечем. Шарю руками по стене, надеясь найти хоть какую тряпку, полотенце или халат хозяина. Но, как назло, ладони ощущают мрамор, а до корзины с полотенцами не дотянуться, без риска наткнуться на Анархиста. Он медленно ставит поднос на пол, ногой захлопывает дверь, и надвигается на меня, пожирая своими безумными глазами.
— А-а, я понял. — хищно улыбается, сдернув с себя куртку. — ты решила сменить тактику, милая. Надеешься меня соблазнить, усыпить бдительность, и под каким-нибудь предлогом сделать ноги.
— Н-не подходи. — ну почему голос-то дрожит?!
Я вскидываю обе руки, ограничивая пространство между мной и Тамерланом, запоздало сообразив, что это его не удержит. Мысли вертятся, как сумасшедшие, но ни одной здравой, один сумбур. Он что, всерьез собирается меня изнасиловать?! Заявит на меня права, как настоящий варвар?!
— А то — что? — насмешливо осведомляется он, с силой стиснув мои запястья, и отводит в стороны. — нравится пожестче, да? Любишь поиграть? Тебя это заводит? Я это просек еще тогда, в тачке. Ты накинулась, как львица, наплевав, что нас могли там застукать. Хочешь, обрадую, детка? Я тоже люблю экстрим.
— Не смей! — шиплю я, выкручивая руки из его хватки, хоть и безуспешно. — я не хочу с тобой трахаться! Только посмей меня принудить!
— Ти-ише… — шепчет Анархист, припечатав меня к стене, и не очень ласково коленом раздвигает мои ноги. — как ты разгорячилась, Леля. Ты же сама знаешь, что кричать и требовать от меня что-то бесполезно. Я не подчиняюсь женщинам.
