– Почему же, Вайжа Илианович?
Вайжа задумался. Он был всего лишь посредственный математик, но обладал масштабным мышлением, позволявшим анализировать все явное и неявное и предсказывать некоторые, как ему самому казалось, очевидные следствия из неочевидных причин. Как объяснить это явление, он не знал. Ссылка на масштабность собственного мышления во-первых, есть акт нескромности, во-вторых – ни с какой стороны не аргумент. Этак всякий может: у меня, мол, мышление позволяет думать в семь сторон одновременно, поэтому я предвижу, что HS-излучатели в уже весьма недалёкий момент времени окажутся не совсем тем, на что претендовали их создатели, как уже бывало неоднократно, но о чем никто, к сожалению, не помнит. Ну потому что помнить после таких достижений обычно оказывались некому.
– У меня плохое предчувствие, Иннокентий Кириллович, – объяснил Вайжа, досадуя на скудость человеческого языка. – Очень плохое.
Иннокентий Кириллович вдруг тревожно закивал.
– Я не хотел вам говорить, – пробормотал он, – но у меня тоже… у меня тоже, да… правда, оно было таким ещё до презентации HS-излучателей… я даже таблетки пил от тревоги. Время останавливать… экое, коллега, еретическое, если можно так выразиться гравиборчество… и никакой отдачи… так не бывает, коллега, так не бывает… кто создал мир – если его кто-то создал, создал и отдачу… равновесие никому не обойти, даже во славу императора, неустанно пекущегося.
А у него, подумал Вайжа, мышление помасштабнее моего будет. И уж точно помасштабнее, чем у императора, чтоб его бесконечное здоровье свернулось в кольцо и пожрало само себя..
Однако говорить этого вслух никак не следовало: двое студентов, находящиеся в зоне слышимости, явно интересовались беседой преподавателей.
Кеша, поняв, что его интерес замечен, продублировал свой вопрос, хотя один раз уже задавал его Лурину:
– Ну что, ты точно ко мне на лето поедешь? И Клэмка с нами будет, у неё бабушка через два дома от нас живет.
Лурин пожал плечами, не распознав хитрого приёма.
– Я же говорил, поеду.
Кеша, припомнив что-то, нахмурился.
– Только ты не говори никому там, что ты из Вражбурга. Сам знаешь, у нас сейчас отношения не очень.
– Не скажу.
*
…Посёлок «Лысое кохо», где летом отдыхал Кеша, занимал часть пологого косогора. Внизу пролегала железная дорога, а за вершиной холма начинался лес, пересечённый обходящий холмы рекой по имени Урыча. Станция называлась Дымокозово, в честь деревни, расположенной по другую сторону дороги.
– По легенде, – рассказывал Кеша, – наши с дымокозовскими долго спорили, в честь чьей деревни назвать станцию. Лысокохово или Дымокозово. Какое-то время старейшины держали паритет, и станция называлась Лысокозово. Потом некоторое время – Дымокохово. А потом какой-то чиновник из райцентра торжественно поменял одну букву, и мы оказались в пролёте. Ну, может, оно и к лучшему. Правда, бабуля моя в своё время очень переживала.
– А чем знаменита эта лысая коха, что в честь неё посёлок назвали? – спросил Лурин.
Кеша пожал плечами.
– Вроде веков пять назад они тут водились.
– Кто?
– Коты без шерсти. Каждую зиму они сбивались в клубок и зимовали в доме Арнольда. Это был такой мужик, он вывел лысых котов и на Симу заворачивал их в рогожку. Его так и звали, Заворачиватель котов.
– Как аномала.
– Да. Как аномала. Но Тамара тогда ещё не родилась. Видимо, он был предтечей. И коты его.
