Ну да, вены у меня есть.
Где-то несомненно есть.
Нахмурилась.
– У вас сосуды очень хрупкие, вам надо…
– Что здесь происходит? – в палату заглядывает медсестра – всегда удивляло, как они умеют приходить-то не вовремя. – Что вы делаете…
Дальнейшую перебранку наблюдаем мы втроем. Я, Ленка, обнимающая баул, и Тимоха с картошкой. Картошка в него явно больше не лезла, но и оставить такое богатство он не мог.
– Ты меня ещё учить будешь… что вообще посторонние делают… – нервный голос медсестры заставил поморщиться.
– Хватит, – сказал я.
И Ленка повторила чуть громче. А Ленка умела говорить так, что её и нынешние директора, что обычные, что коммерческие, в пару с эффективными менеджерами слушали. Куда там медсестре.
– Капельницу заменить, – Ленкин взгляд не предвещает ничего хорошего. – И с рукой сделайте что…
– У него вены…
– Вены. И не только вены, – вот не любила Ленка, когда ей возражают. И теперь ткнула в мамашу Тимохи. – Ты. Сможешь поставить нормально?
– Смогу.
– Тогда и ставь.
– Это… это не положено.
Да-да, не покладено и не зарыто. Слышали.
Вопрос решается быстро. А вот новую капельничку Тимохина мамка ставит на раз. Пальцы у неё ловкие, а я почти ничего и не ощущаю.
– Почему вообще не катетер? – спрашивает она, закрепляя иглу.
– Да чего-то там у них не заладилось, – отвечаю. – Я в этом не смыслю ни хрена.
Тимоха хихикает. И картошка вываливается изо рта.
– Ой…
– Извините, пожалуйста, – Тимохина мать убирает картофелину и сына за ухо с кровати стаскивает. – Я прослежу. Больше он вас не побеспокоит. Я не знала… отец вдруг решил, что хочет общаться…
– А так не хотел?
– Не особо, – она отводит взгляд, будто стыдясь. – Я думала, они в парк ходят или… Тимофей в прошлый раз игрушку принёс. И врал, что на горках катался.
– Врать своим – западло, – говорю.
И Тимоха обижается.
Надувается.
Да, с детьми сложно, особенно с мелкими.
– Иди, – указываю на дверь палаты. – И подумай…
– Папа… сказал, что так лучше, – он шмыгает носом. – Чтоб мама не нервничала… хорошо же.
Ну да. Папе – определенно. Привести малого, бросить… хорошо. Очень.
– Папа говорить может чего угодно. А у тебя своя голова на плечах должна быть. Думать надо. Ясно.
Кивает.
И руку протягивает робко так.
– Мир? Я… я так… лего оставить могу! Я ж так…
– Какое лего? – вспыхивает мать?
Понятия не имею, но коробка здоровая. Надеюсь, понравится.
– Да нет, это подарок, – руку поднять тяжело, пусть и не ту, которая капельницами сегодня обвита, но вот вторая с трудом отрывается от одеяла. И касаюсь теплых Тимохиных пальцев со страхом… нет, я ж не заразный. И вообще тут стерильно до охренения.
Но вдруг да…
Вдруг что-то случится от этого прикосновения.
– Мир, – отвечаю. И Тимоха убирает руку. – А теперь подожди там за дверью. С мамой твоей переговорим.
– Идём, – Ленка протягивает руку. – Слушай, знаешь, где тут воды взять можно? Пить хочется…
– Там кулер есть…
Ленка наверняка знает. Да и есть у неё, кому за водой сходить. Но уходят. И дверь она прикрывает. А я смотрю на женщину. Обычная. Может, когда-то была красавицей, но красота уход любит. А ей некогда. Она пашет и давно. Устала вон.
– Я… мне жаль…
– За работу очень держишься? – интересуюсь. – Руки у тебя больно хорошие. Иди ко мне.
– Кем?
– Медсестрой. Будешь вон иголки втыкать и за машинками этими следить. Не обижу.
Она вздыхает и качает головой:
– Извините, но… нет.
– Чего так?
Поджимает губы. Неприятно говорить людям, что они скоро сдохнуть. Но и врать она не станет. По лицу вижу. А ведь сынуля Викушин хорошую женщину нашёл. Только, как любой придурок, не понял. Я вот тоже мало что понимал.
