Грубиян - страница 17

– Не вижу других вариантов, как ещё можно назвать мужчину, у которого нигде не ёкает, когда он поднимает руку на собственного ребёнка, и женщину, которая даже не пытается сделать хоть что-то для того, чтобы защитить от этого свою дочь.

После её слов мне начало казаться, что из моего сердца кто-то решил вырезать снежинки, потому что оно болезненно дёргалось и кровоточило.

Рты Кокориных-старших открываются от ужаса.

– Бедная девочка! – с искренним сожалением восклицает Наталья Николаевна и обнимает меня за плечи.

От этого жеста мне хочется расплакаться как маленькой. Моя мама никогда меня не жалела; никогда не говорила что любит меня, или что я ей хотя бы симпатична. Сколько себя помню, она всегда была со мной холодна, словно лёд, и за любые малейшие проступки больно лупила старой резиновой скакалкой. Позже, когда у меня начался переходный возраст, и появилась целая куча вопросов, ответы на которые мне могла дать только мама, мне не к кому было с ними обратиться, потому что на любой мой вопрос реакция была всегда одной и той же – мат и непреодолимая ледяная стена вместо понимания.

От полного раздрая меня спасает Алиса.

– Мам, ну хватит её уже тискать! Ты смущаешь мне подругу, у неё и так уже глаза на мокром месте.

Женщина отпускает меня из тисков, и я восстанавливаю с горем пополам своё самообладание.

Никто из Кокориных не был против моего проживания в их квартире; наоборот, Наталья Викторовна сама настояла на том, чтобы я осталась с ними, потому что никто не заслуживает к себе такого отношения, которое я получала от родителей все эти годы.

Так пролетела неделя; завтра тридцатое декабря, а это значит, что мне придётся тащиться в клуб на вечеринку, которые я никогда не любила, и всё это время я буду окружена людьми, большинство из которых после выпускного больше не увижу. Несмотря на то, что мы учимся вместе почти четыре года, мы до сих пор толком не знаем друг друга. За всё это время наша группа собиралась полным составом только раз – на самой первой паре первого курса. После этого четверо решили, что психология – не для них; ещё троих отчислили за непосещаемость и экзаменационные «хвосты», хотя у этой тройки были самые высокие проходные баллы; из оставшихся в живых восемнадцати человек шесть посещали пары через пень-колоду. Да и дружным наш курс назвать было нельзя, – ещё в первые месяцы учёбы мы как-то разделились на небольшие группы, члены которых общались только между собой. Были среди нас и те, которые держались особняком ото всех, так и не найдя в толпе незнакомцев свою родственную душу. Я была бы одной из таких отщепенцев, если бы не Алиса, которая буквально вытряхнула меня из защитного панциря и показала, что и за пределами моего внутреннего мира тоже присутствует жизнь. Я так же знала, что в нашей группе есть люди, которые всех ненавидят одинаково сильно; и всё же, они все хотят собраться вместе и отметить Новый год – праздник, который лично я считала сугубо семейным. Этого я не понимала и вряд ли когда-то смогу понять. Я бы предпочла встретить праздник в полном одиночестве, чем в окружении лицемеров.

Но против Алисы никакие доводы и аргументы не действовали; если она что-то вбила в свою блондинистую голову, её уже было не свернуть с намеченного пути. А потому я покорно позволила себя накрасить – впервые в жизни – сделать себе причёску и одеть в платье, которое никогда не рискнула бы сама не то что надеть – банально не купила бы. Когда подруга после нескольких часов кропотливой работы и мельтешения перед глазами подвела меня к зеркалу, я непроизвольно ахнула. Девушка в отражении, безусловно, была красива, но именно это и пугало больше всего. От настоящей меня мало что осталось; я не могла узнать ни единой черты собственного лица, хотя и знала его, как свои пять пальцев. Даже мои карие глаза, которые мало чем отличались тысячи других, сегодня были неповторимы из-за странного блеска и искусного макияжа.