Редактор газеты благодарно кивнул выступавшему. Они обменялись теплыми взглядами, приподняв бокалы с напитками.
Долганову захотелось рассказать о планах, которые вынашивались в редакционном коллективе. Эти планы, конечно же, касались и растущей интернетизации жизни. Он приподнял руку, словно занимая очередь к невидимой трибуне.
– В шахте? – опередил его пивовар. – Это ты хорошо сказал, Слава. Но ты забыл уточнить, что бывает с теми, кто пытается вылезти из «шахты», в кавычках. Их обычно обратно туда и запихивают. И хорошо, если не в черных целлофановых мешках.
– Вот-вот, – подхватил Ренат Сулейманович, гендиректор недавно учрежденного небольшого разреза, добывавшего низкокалорийный уголь. – Мы живем в мире, где шахта и есть вся страна. Или наоборот, выбирайте, как вам нравится. Тесно, мрачно, но ты работаешь, работаешь, работаешь… А если перестанешь? Пыль тебя и похоронит. Мы с вами – не из тех, кто может просто выйти наружу и построить себе новый мир. Мы часть этой системы. Нас просто не отпустят.
– Не отпускают тех, кто замарался, – усмехнувшись, вставил Березкин. – Не грешите, и не наказуемы будете.
Все с интересом посмотрели на экс-замгубернатора, но он не стал развивать свою мысль и снова уткнулся в тарелку. Стало ясно, что ждать помощи газете от него не стоит.
Интеллигентного вида коренастый мужчина лет сорока с аккуратной черной, как смоль, бородкой, которого все присутствующие ласково называли Василь Василич – он возглавлял один из новоявленных банков – философски заметил:
– Ребята, тренд уже обозначился, это ясно, как божий день. Но все-таки не накатывайте сильно на Хана. Он тоже только винтик возрождающегося… – Банкир с каким-то отчаянием взмахнул рукой. – Да что уж там, возродившегося монстра. Этот монстр пока еще не ест напропалую своих сыновей и дочерей, но это, кажется, уже не за горами… Сдается мне, это будет страшный монстр! Это видно уже по тому, что даже такой напрочь зависимый от центра винтик, как наш Хан, возымел практически неограниченную власть над сотнями тысяч людей. Хочет – без средств к существованию оставит, хочет – в тюрьму упечет… И так по всей стране. Мне очень и очень жаль, Евгений Анатольевич, простите, но я не вижу смысла вкладываться в вас. Хан не будет долго терпеть, чтобы его заднице угрожала такая заноза, как «Шахтерская губерния». Ведь один ваш Карагай чего стоит…
Упоминание о сотруднике, материалы которого не раз вызывали громкие скандалы, Долганова огорчило. Нехорошо сегодня получилось, подумал он, нашел, между кем выбирать… Но был ли у него выбор как у руководителя, за спиной которого стоят почти четыре десятка голодных ртов, даже больше, если считать с семьями?
– Василий Васильевич, – мягко обратился журналист к банкиру, чувствуя, как разговор начинает уходить в темные воды страха и выживания. – Я понимаю ваши опасения. Но неужели вы не видите, что именно эта система, эта шахта, как вы её называете, разрушает нас всех? Чего мы достигнем, если будем покорно наблюдать, как нагло игнорируются основополагающие принципы демократии?
– Да поймите же вы, – перебил его банкир, словно задыхаясь в тисках слов, – никто не хочет быть первым, кто попытается выступить против губернатора. Да и вы сами понимаете – кто нас прикроет, если что? Мы потеряем всё.
– Всё? – переспросил Долганов, но в этом слове не было вопроса, только горечь. – А что вам останется, если вы потеряете возможность говорить? Вы готовы существовать в тишине, как на кладбище? Или вам больше нравится жить под шорох купюр, чем под шум правды?
