– Чего же ты сейчас насобираешь? Пожухлую траву, тростинки камыша? Есть ли тут постоялый двор?
– Корчма есть. Хозяин не бедствует, есть у него и сено, и кони даже.
– А далеко ли это?
– Рядом совсем. Деревня-то наша небольшая.
– Хорошо. А теперь подай-ка мою одежду, Жан, – Лесдигьер попробовал высвободить руку из-под одеяла, да только застонал от боли. – Нет, сам не смогу. Залезь в карман моих штанов, Жан, и вытащи кошелек.
Крестьянин сделал то, о чем просил Лесдигьер, и теперь молча, раскрыв рот от изумления, глядел на увесистый кошелек, лежавший на его ладони. Впервые в жизни он видел такое чудо.
– Ты мог бы украсть его у меня. Почему ты этого не сделал? – спросил Лесдигьер.
Жан покачал головой:
– Мы честные люди, а не какие-нибудь разбойники. Возьми я ваши деньги, как бы стал глядеть вам потом в глаза?
Лесдигьер был растроган до глубины души. Этот человек был прост и чист – большая редкость в это неспокойное время.
– А теперь выложи монеты и сосчитай.
Жан долго шевелил губами, перекладывая монеты, морщил лоб, наконец вздохнул и признался:
– Не умею я считать, ваша милость. Одно знаю: этого мне хватило бы на целый год, даже больше.
– А дворянину в королевском дворце – на один день.
У бедного крестьянина от удивления отвисла челюсть.
– Да неужто? – только и смог выговорить он, тупо уставившись на монеты, рассыпанные по одеялу.
А Лесдигьер подумал о том, что ему немедленно надо попасть в Париж и рассказать королеве, что не гугеноты были зачинщиками вчерашней бойни. В том, что Гиз именно так преподнесет ей объяснение о событиях в Васси, Лесдигьер нисколько не сомневался.
– Я должен ехать в Париж, – сказал Лесдигьер и посмотрел на Жана. – Немедленно.
– Вы убьете себя.
– Пусть так, но эта смерть будет во имя истинной веры Христовой, а значит, угодна Богу.
Крестьянин только вздохнул в ответ.
– Мне нужна лошадь. Дня за два-три я должен добраться до Парижа.
– Раньше, чем через десять дней вам нельзя выезжать, – сказал Жан. – Раны ваши откроются, и никто не сможет вам помочь, когда окажетесь один на безлюдной дороге.
Выбирать не приходилось. Лесдигьер был единственным свидетелем событий в Васси, который мог описать правдивую картину случившегося; кроме него, это не сделает никто. И ради того, чтобы не допустить торжества Гиза, надо было поступать так, советовал Жан Даву.
– Хорошо. Возьми деньги и через десять дней купи мне лошадь. Не скупись, выбери лучшую, сам знаешь, какой путь мне предстоит.
– На эти деньги можно купить всех лошадей у хозяина корчмы.
– Остальные забери себе и распоряжайся по своему усмотрению. Оставь мне немного на дорогу, чтобы я в пути не умер с голоду.
– Я буду благодарить небо за то, что оно послало мне вас, ваша милость!
…Через десять дней Лесдигьер почти оправился от ран и чувствовал себя вполне прилично, хотя все еще немного побаливало плечо. На одиннадцатый день он поднялся рано утром, оделся, простился с Жаном, сел на лошадь и отправился в Париж.
Он прибыл туда поздно вечером шестнадцатого марта и по оживленному гулу на улицах и площадях, по тому, как парижане громкими криками приветствовали торжество католической религии и предрекали смерть гугенотам, Лесдигьер сразу же понял, что случилось. Чтобы убедиться в своей догадке, он решил спросить об этом у одного из горожан, по виду сапожника, стоявшего прямо под вывеской, изображавшей огромный сапог с высоким каблуком и шпорой.
