Халтурщики - страница 14

Поезд приезжает в Женеву ранним вечером, Артур поднимает глаза от книги и видит спинку стоящего перед ним кресла. Прочитав аннотации в интернете, он ожидал, что это будет утомительная автобиография, с привязками к важным политическим датам. Оказалось же, что текст пропитан гуманизмом и личным мужеством. Артур снова смотрит на фотографию, и ему кажется, что он позорным образом не готов к этому интервью.

Он проходит таможню, покупает швейцарские франки, ловит такси, чтобы добраться до ее дома: для этого надо лишь пересечь французскую границу. Водитель высаживает его на мокрой проселочной дороге; красные фары машины исчезают за холмом. Артур весь вспотел, он не уверен в себе, к тому же опоздал. Он не любит опаздывать, но тем не менее все время это делает. Он потирает руки, дышит на них, пальцы окутывает облачко пара. Он приехал куда надо: тот номер дома, и сосны растут, как описано. Вскоре он находит калитку в плетеной изгороди и заходит. Дом построен из крепких деревянных балок, с карнизов свисают сосульки, похожие на заостренные шляпы чародеев. Артур отламывает одну из них – он никогда не мог отказать себе в этом удовольствии – разворачивается и смотрит на сумеречное небо. Облака плотным слоем покрывают Альпы. С сосульки по запястью течет вода.

У него за спиной открывается дверь.

– Здравствуйте, простите за опоздание, – говорит он и переходит на немецкий. – Простите, я просто видом любовался.

– Входите, – говорит хозяйка. – Только сосульку прошу оставить на улице.

Гостиную озаряют лампы в цветочных горшках, в свете которых видны столбы пыли. На журнальном столике черного дерева, испещренном полумесяцами следов от кружек, стоит переполненная пепельница. Со стен хитро смотрят африканские боевые маски. Книжные полки забиты, как дом, в который уже никого не подселяют. В комнате сильно пахнет табачным дымом и больницей.

Седые волосы Эрцбергер коротко подстрижены, когда она проходит под лампами, можно разглядеть кожу у нее на голове. Она высокая. На ней свитер ручной вязки: горловина растянута, как резинка у старого носка. В качестве брюк – фланелевые пижамные штаны, на ногах – тапочки из овчины. При виде этой картины Артур снова вспоминает, что холодно, и начинает дрожать.

– Что вам предложить? Я пью чай.

– Я тоже с удовольствием выпью чаю.

– Полагаю, – начинает она, уже поворачиваясь к кухне, – вы пишете мой некролог?

Вопрос застает Артура врасплох.

– М-м, – отвечает он, – почему вы так подумали?

– Ну а что же вы пишете? По телефону вы сказали, что биографический очерк. – Она исчезает на кухне и через минуту возвращается с кружкой, из которой идет пар. Ставит ее на столик, указывает гостю на черное кожаное кресло, а сама садится на диван, который даже не прогибается под ее весом – она сидит на нем, как на большой ладони. Эрцбергер протягивает руку и берет со стола пачку сигарет с зажигалкой.

– Ну, вообще-то да, – признается Артур, – я ради этого сюда приехал. Я пишу некролог. Наверное, звучит ужасно…

– Нет, нет. Мне даже нравится. Так я буду знать, что там все будет верно. Ведь после его выхода я вряд ли смогу подать на вас жалобу, не так ли? – Она кашляет, прикрывая рот сигаретной пачкой. Потом закуривает. – Будете?

Артур отказывается.

Струйка дыма вырывается у нее изо рта, грудь вздымается, и дым втягивается обратно.

– Вы прекрасно говорите по-немецки.

– Когда я был подростком, я шесть лет прожил в Берлине. Мой отец работал там корреспондентом.