Халтурщики - страница 16

– Я раньше об этом в таком ключе не думал, – отвечает он. – В чем-то вы, наверное, правы.

Эрцбергер откидывается на спинку дивана.

– Удивительное дело! – и она снова подается вперед. – Вас это не поражает? Личность постоянно умирает, а ощущение такое, будто «я» – это нечто постоянное, непрерывное. В то же время мы панически боимся смерти, которой никогда не испытывали. Тем не менее этот иррациональный страх мобилизует нас. Мы готовы убивать друг друга и калечить самих себя ради каких-то побед и славы, словно таким образом можно обмануть смерть и продлить жизнь. А по мере приближения смерти мы начинаем мучительно переживать, что так мало достигли. Например, я неразумно распорядилась своей жизнью. О ней не останется почти никаких свидетельств. Разве что в вашей чудной газете. Я не буду спрашивать, почему вы меня выбрали – слава богу, хоть кому-то я оказалась нужна! Это подкрепляет мои иллюзии.

– Вы слишком скромны.

– Это никакая не скромность, – возражает она. – Кто читает мои книги? Кто теперь обо мне знает?

– Ну, я например, – лжет Артур.

– Милый, послушай меня, – продолжает Эрцбергер. – Я вот говорю, что амбиции – это абсурд, и тем не менее я остаюсь в их власти. Это все равно, что всю жизнь быть рабом, а потом однажды осознать, что хозяина у тебя никогда не было, и, несмотря на это, вернуться к той же работе. Есть ли во вселенной какая-нибудь более мощная сила? В моей – нет. Она владела мной даже в раннем детстве. Я стремилась чего-то достичь, в особенности хотела добиться влияния, воздействовать на людей. Я веровала в это, как в бога – в то, что заслуживаю внимания, что те, кто меня не слушают, неправы, а те, кто со мной спорят, – дураки. Однако, чего бы я ни достигла, земной шар продолжает вертеться – мое существование его ни капли не интересует и считаться со мной он не собирается. Я это понимаю, но в голове все равно не укладывается. Полагаю, поэтому я и согласилась на беседу с вами. Я по-прежнему готова отстаивать любую чушь с пеной у рта, только чтобы вы заткнулись и слушали меня – вы должны были слушать с самого начала! – Она кашляет и тянется за очередной сигаретой. – Вот вам факт: за всю историю цивилизации не нашлось ничего продуктивнее смехотворных амбиций. Сколько бы от них ни было несчастий, по результативности их не переплюнешь. Соборы, сонаты, энциклопедии – за всем этим нет ни любви к богу, ни любви к жизни. Только любовь человека к почестям.

Эрцбергер без предупреждения выходит из комнаты и заходится в кашле, хотя из-за закрытой двери слышно не так громко. Потом она возвращается.

– Посмотрите на меня, – говорит она. – У меня нет детей, я никогда не была замужем. И, дожив до такого возраста, мистер Гопал, я пришла к забавному выводу: наше единственное наследие – наш генетический материал. Я всегда презирала тех, кто рожал детей. Я считала, что такова участь посредственных людей – заменять собственную никчемную жизнь новой. А вот теперь я жалею, что не родила. У меня есть лишь племянница, назойливая девица (хотя мне не следует называть ее «девицей» – у нее уже появилась седина), она словно смотрит на меня в перевернутый телескоп. Каждую неделю она приходит и приносит мне суп, литры супа, суп, суп и снова суп и приводит свиту докторов, сестер, мужей и детей – проведать меня в последний раз. Знаете эту дурацкую поговорку: «Человек приходит в этот мир один и уходит из него один» – это глупость. При рождении и при смерти нас окружают люди. Одиноки мы в промежутке между этими двумя событиями.