– Ты описался, – сказал тоже еще живой комиссар, и, о, ужас, опять уже в телогрейке, хотя последний раз был уже в шинели. – И.
И был счастлив додумать:
– Описался, – потому что и назначил меня на время оклемавшийся третий:
– Ее конюшим? – Попытался я сам догадаться.
– Поваром.
– Да вы что, господа енералы, – я больше не хочу грешить просто так – дайте повод.
Но они уже, видимо заранее, отцепили свой вагон, и я остался – но явно не один – на один со своими мыслями.
Эта полуголая венгерка вернулась, но не одна, а с ружьем и головами командира и комиссара – третьего не было, что так выругалась:
– Будь он здесь за оконной ширмой – оставлю жить, но будет только у меня на посылках.
– Как Золотая Рипка? – спросил я в надежде, что не заставит меня снимать ей хромовые сапоги.
И он, похоже, обосрался, и выполз, но не из-за занавески, и из-под ее трехспальной тахты, что ужаснувшись такой невиданной красоте, я спросил:
– На чеки брали?
– Ты, – она поводила лапой с вытянутым вперед пальцем, – договоришься, что я привяжу тебя, как – кажется – Блока, к ножке этой тахты-бум-барахты.
– Так я здесь не начальник, что ли? – выразился, даже и абсолютно, не подумавши, а только, как логичную рифму ее пропагандистским наклонностям.
И она на самом деле взяла меня под уздцы, но, к счастью, я понял, тоже самое, как:
– Быка за рога, – что значит: сопротивление разрешается, как игра, но только в Бе-Бе – с заведомо проигрышным финалом.
И провел ей переднюю подсечку в падении – мой коронный любимый прием, если для него даже нет не только много мягкости, но и места не хватает.
Правда самому удалось лечь у нее ног – сама? Да, упала на диван, как кукла, только на это и способная, что разозлить человека и то только для того же самого:
– Трахтенберга.
И поэтому хотел сначала сказать:
– Я нечаянно, – но передумал.
– Ладно, ладно, – замахала она лапой, и я решил:
– Позовет к себе, как Тузик Грелку, – нет, начала миндальничать:
– Пусть бой до смерти между вами выберет лучшего, – на что этот Гаврик-Мавр-ик сразу заметался, как – не Сократ, не договоривший у Капитолия хглавного, а вот именно, как этот самый Тузик, заметивший меня, как колбасу вкусную, ливерную.
Не знаю, понял ли я уже чуть раньше, что этот Мавр за оконной шторой и есть сам Германн из Пиковой Дамы Пушкина, или сначала всё-таки показалось, что это Шарикофф на своих подшипниках подглядывает за Зинкой в душе, где вода кончилась, надеясь, как сам поэт, что так и улыбнется сквозь пары, оставшиеся еще от ее прихожего мужа Гаврилки, точнее, наоборот, не Гаврилки, а соседа без имени и отчества, так как сам напарник по кроликам профессора Женского – для нее Гаврилка, чтобы было в рифму:
– Зинка, – пошел ловить для профессора новую собаку, али хоть австралийского кролика, где их разрешено брать себе без лицензии, – несмотря на происки наших защитников животных:
– Так нельзя! – А почему, спрашивается, если только так и можно всех запутать, что профэссоре Женский – это я и есть.
И точно, это был Манов – Ман – майор – куратор Края, где я бывал, да, но когда – не знаю, – ибо это было недавно, а по подсчетам:
– Очень, очень давно.
– Дак-к я думал, вы на Фишер-Мане, – прокрякал я. Но он опять замахнулся, и я исчез на противоположной стороне кровати, где была её голова.
– Хорошо, – прохрипела красотка, – тогда пусть он держит меня за ноги.
Я сначала думал, что сейчас как раз проснусь, ибо так бывает очень редко и только больше с Маргаритой – сестрой королевы Англии:
