– Я никого пока что не звал, моя милая. – И ответ:
– Я зав производством из соседнего – через один вагона-ресторана.
И тут не дают покоя – опять рестораны, как будто нельзя поесть дома или в парке на аттракционах мороженого с пирожками, хотя, конечно, из чего:
– Не проверить.
– Да, входите, но я пока сплю, посидите рядом, почитайте мои мемуары.
Но она сразу толкнула меня в бок, что, мол, как нарочно:
– Мы з вами хгдей-то встречались-ь! – и лапать куда ни попадя.
– Ты что?
– А что? Не генерал, чай, думаю, можно и без доклада тебя разложить на запасные части.
– Генерал, именно, почему ты об этом ничего не знаешь?
– Они пошутили, – ответила она и я почти сразу почти поверил, но ответил строго:
– Не балуй без приказа.
– Ты унтер-офицер – они тебя разыграли!
– Зачем? – более, чем строго спросил я. И сам догадался: неужели на случай подставы?!
– Небось, небось, – пощекотала она меня, – будет случай мы сами их подставим.
– В случае чего ты поклянешься на чем-нибудь, что Хи – это я?
– Клянусь уже сейчас.
– Спасибо, тогда давай, и давай, как можно дольше не просыпаться.
– Дорогой, слышь ты, я во сне не умею, пока не научишь, – сказала так, как будто засиделась в девках наподобие Татьяны Лариной. Между прочим, прототипа, скорее всего, Лары Бориса Пастернака.
Так сказать, пошла по лапам от долго поста-то. Но самой, конечно, как всем, тоже не только надо, но и очень хочется попробовать.
– Это я Лара, – сказала, как назло под руку толстушка зав производством вагона-ресторана, где даже Котлет по-Киевски и то, вряд ли найти даже по спецзаказу после его закрытия в 22—00.
– По какому времени, по международному?
– Сегодня? – она. И я решил больше не распространяться, даже, если у нее есть хромой, как не знаю, кто муж – пусть жалуется Папе Карло, что сегодня его обнесли на правилах уличного движения:
– Не ходи сюда – туда ходи, где есть размеченный черно-белыми линиями переход для инвалидов прошлой войны.
И бросились в рассыпную, но только она одна, из чего следует, что не испугался, а значит, еще есть надежда спеть песню про генерала. И несмотря на присутствие третьего человека в вагоне, подошел к зеркалу и штангенциркулем померил свои уши.
– Сейчас есть возможность наращивания всего, – сказал он, что могло значить только одно: за этим и пришел, чтобы мне кое-что изменить в разные стороны для:
– Маскировки? – решил уточнить я.
– Чтобы парализовать человека, одного устрашающего, как у жреца Пирамиды Майя, чуть улыбнувшегося вам сквозь плотно сжатые для быстрого разжатия зубы, взгляда – недостаточно.
– Что еще, надо уметь заговаривать зубы?
– Иметь взгляд изнутри и сверху, как на каракатицу, уже понявшую: не сегодня – так завтра, а что-то обязательно будет.
И предложил потренироваться.
– На ней? – спросил я и даже не успел понять, почему надо ее заставить преклонить колена, как тридцатилетняя старуха перед – по ее мнению – уже престарелым Жюлем Сорелем.
Чтобы повторяла неустанно:
– Их либэ дих, мой юный Вольтер, – как и делала сиськи-миськи одна милая Катя.
– Вы хотите сделать из меня настоящего Хи? – спросил на всякий случай, когда повариха ушла.
– Как настоящего.
– Почему именно, как, а не сразу в подлиннике?
– Потому что КАК – это и есть Подлинник.
– Кто он такой тогда? – уже совсем мало осталось того, что понял я когда-то недавно.
– Потомок жреца Пирамиды Майя, – больше пока ничего узнать не.
– Не удалось?
